"… ты меня не понял, я же пошутила, я ведь на минутку уходила. Опоздал мой поезд, ты уже с другою, ну, как же это больно, ты меня не понял. В небе парила перелетная птица, я уходила, чтобы возвратиться…»
— Не-е, о мужской тупости: не понял он ее. Она по-русски ему говорит: на минутку отошла…
— Ага, «отошла», — закатил глаза мужчина, изобразив скрюченный труп.
Эта игра настолько увлекла их, что они забыли и о времени, и о пространстве. Они словно вернулись домой и опьянели от счастья, куражились, смеялись, подпевали солистам, комментировали их произведения, высмеивали или напротив, восхищались. Уэхо уже плавно уходил за горизонт, а они даже не видели, не осознавали, что полдня провели на крыше, и не чувствовали усталости, наоборот только, казалось, вошли во вкус. Начали лихо отплясывать во всю мощь легких, сообщая окрестности очередной шлягер: "В это трудно поверить, я вернулся домой. Ты открыла мне двери, снег вошел вслед за мной…" — неслось над туглосом, приводя в изумление флору и фауну окружающей среды. У навеса стали собираться Агнолики. Стояли, задрав головы, с любопытством глядели на двух резвящихся канно и все силились понять: чтобы это значило?
Дэйкс вылез из сейфера и уже протянул руку, чтоб распахнуть дверцу перед сегюр, как услышал молодецкие вопли. Мужчина повернулся на звук и замер с протянутой рукой. Алена и тот самый мужчина, коего Рэйсли самолично не далее, чем год назад, отпустил на свободу в знак благодарности за спасение жены, в диких судорогах бились на крыше, перекрикивая друг друга и грозя свалиться на головы онемевшей от этого шоу страже.
— Та-ак, — прошипело над ухом, и Дэйкс дернулся. Рэй, не дождавшись его услуги, вылез сам и теперь стоял рядом, подперев бока кулаками и, хмуря брови, сверлил злобным оком новоявленных солистов. Мужчина тяжело вздохнул, хмыкнул и вдруг не сдержался, засмеялся:
— Ничего она у тебя болеет. Полгода, говоришь, восстанавливаться будет? Ну, главное, чтоб за это время здание восстанавливать не пришлось.
"Четыре часа дома не был. Всего четыре часа!" — тряхнул волосами Рэй.
Алена кричала, зажмурившись от переизбытка чувств, и дрыгала ногами: " Страшная, какая ты страшная, накрашенная и ненакрашенная.."
И вдруг смолкла — музыка кончилась. Девушка открыла глаза и увидела хмурую физиономию супруга. Не ласков был его взгляд и любимая поза сержанта ВВС хорошего не предвещала, но то ли ослепла она, то ли от музыки ее контузило, только не испугалась, а наоборот, с радостным визгом бросилась на шею Лоан, чуть не свалив с экссера, крепко обняла, словно лишь его ей и не хватало для полного счастья, и замурлыкала ему на ухо: " …только мысли все о нем. Я к нему поднимусь в небо, я за ним упаду в пропасть, я за ним — извини гордость, я за ним одним, я к нему одному.."
Рэй прижал Алену к себе, вслушиваясь в слова, и почувствовал, как его оставляет гнев. Его жена сама жизнь, сгусток неуемной энергии. Нет, на столь непосредственное существо нельзя сердиться, да и не возможно.
Мужчина прищурился на Сергея и чуть заметно кивнул:
— Включай на всю мощь.
Тот моргнул, с минуту соображал, настороженно поглядывая на сегюр, переключил наушники на внешнее звучание, расслабленно вздохнул и, оттер испарину со лба.
Минуту назад, как увидел лицо господина, думал: все, пришел этот компакт—гробик в мокасинах по его душу. Освежует бедного «шоумена» за бардак, учиненный с его женой, прямо здесь. Нет, обошлось. Была б церквушка христианская, где поблизости, не поленился бы, сбегал, свечу благодарственную поставил…
Давно стемнело, а Иллан все сидел в комнате и поглаживал пальцами лоб, находясь в горьком разочаровании.
Братик… «Замечательное» заседание было. Отменное. Выставил его в нелицеприятном свете, всем показал — нет согласия меж сегюр. Специально? Естественно.
Заявил, что категорически против ужесточения режима на Мольфорне. И против зачистки, и против продления блокады, и против применения оружия, и против законов, приведших к конфликту. И против недальновидных и несвоевременно жестких решений Иллана, которые лишь усугубляют положение, но не в коей мере не разрешают истинную причину инцидентов.
И ведь он смог доказать, аргументировать свои слова, подкрепив их фактами. Убийственными для старшего сегюр. 2 000 погибших за год — секретные данные. Откуда они у Рэйсли? И зачем он их обнародовал? Чтоб пошатнуть трон Иллана? Предоставить доказательства его несостоятельности? Конечно, а зачем еще? Брат…
А через пять дней он обещал обнародовать и другие данные. Предоставить доказательства невиновности окэсто в самом болезненном для любого флэтонца вопросе, указать пути выхода из кризисной ситуации. Кризисной — века! А он нашел решение. И выход. И готов его обнародовать, но в ответ желает, чтоб совет принял закон о равенстве прав окэсто и фэсто, снял блокаду и позволил вернуться инсургентам на свои планеты. Вздор!
Иллан с шумом вздохнул: стоило уйти Гвидэру и вот, пожалуйста, первый признак развала всей системы. Брат. Интересно, на что он надеется? На лояльность совета? Глупо.
И все же, против харизмы Рэйсли трудно устоять, и если сегодня он добился внимания влиятельных фагосто, то завтра сможет и манипулировать ими. А вот Иллану придется потесниться, если вообще, не сложить с себя полномочия сегюр. И кто теснит? Родной брат!
Помирились они…
Эльхолия стояла на балконе и вглядывалась в ночную тьму, туда, откуда доносились звуки странной музыки, больше похожей на какофоническую симфонию безумца. Она щурила глаза, с вертикальными зрачками рассматривая две фигуры, тесно прижимающиеся друг к другу, и готова была завыть от разочарования, жуткой злобы и зависти к этой отсталой канно, которая выглядела мало абсолютно здоровой, так еще и счастливой. Она была нужна, ее желали. Рэйсли брал ее и-цы ласково, нежно, он хотел ее …
Девушка скривилась, готовая заплакать с досады: почему ту желают, а она второй год не знает страстных объятий и спит в пустой постели, одинокая, изголодавшаяся и совершенно не нужная?
Эльхолия покосилась на мужа, сидящего в комнате, и презрительно изогнула губы: что он может ей дать? Сгорбленный, жалкий, расстроенный и сам по себе. А она для него, словно обременительное и бесполезное дополнение к интерьеру апартаментов. И не замечает, и не воспринимает.
Иллан вздохнул и встал, мысленно посылая в самые низкие слои астрала и совет, и брата, и его жену, и инсургентов, и своего никчемного троуви, и его сестру — всех. Вот вышел, прошел мимо жены, обратив на нее внимания не больше, чем на балконную колонну, и направился в сепришь.
