Фуше прокомментировал этот рассказ, заявив, что он может стать отличной основой мистификации, поскольку обращается к начальному периоду истории США и в то же время таит неистощимый дискуссионный потенциал. Но что за мистификацию, спросил он, мы намерены создать на основе этой истории? Тут нам пришлось раскрыть карты: сама история, собственно, и была мистификацией. Мы со Слейтоном установили, что хотя насильственная смерть Вашингтона от рук продажных политиков позволяет провести четкую параллель между тогдашней ситуацией и современным положением дел в Соединенных Штатах, в ее основании нет ни одного исторического факта.
Воцарилось молчание, а затем общество разразилось взрывами хохота и негодующими возгласами, за которыми последовали бурные аплодисменты. Лариса не терпела розыгрышей и заявила, будто с самого начала знала, что я блефую, но долго притворяться не смогла. А затем, когда все успокоились, мы принялись обсуждать потенциал нашего замысла.
Прежде всего, если наш удар будет нацелен в американскую концепцию "морального превосходства", нет смысла брать на мушку лидеров страны. Граждане США сильно дистанцированы от своих местных и национальных представителей, которых Слейтон называл "платной прислугой корпораций", поэтому попытка спровоцировать широкомасштабный кризис национальной философии, мотивировав их действия пороком и коррупцией, была обречена на провал. Точно так же не было смысла затрагивать малоизвестных людей и события, так как публика редко интересуется историей. Однако несмотря на то, что большинство людей затруднились бы с ответом на вопрос, когда и при каких обстоятельствах образовались Соединенные Штаты, подавляющее большинство людей выросло со смутным, но глубоким убеждением в том, что рождение нации стало великим шагом, сделанным открыто и честно под руководством Джорджа Вашингтона. Если обыграть эти представления в духе беззастенчивого таблоида, то последующий за этим скандал имеет все шансы оказаться в центре внимания общества, а заодно побудить американцев пересмотреть некоторые из присущих им фундаментальных нравственных предрассудков в отношении своей страны.
Сюжет с убийством годился для этого наилучшим образом, годился даже больше, чем старый добрый секс-скандал. В конце концов, народное сознание уже давно связало слова «президент» и «секс-скандал», а заговоры с целью убийства все еще до крайности притягивали и возбуждали публику, доказательством чему служит реакция общества на фокус Малкольма и его команды с изображениями гибели Эмили Форрестер. А учитывая широкую известность того, что Вашингтон, как и многие в его время (да сегодня, раз уж на то пошло), был фактически убит некомпетентными врачами, то последующее «откровение» о том, что убийство было результатом заговора, вызовет у страны и мира не больше скепсиса, чем за нашим обеденным столом. Короче говоря, раздор будет вновь посеян внешне достоверными фактами.
К концу вечера мы достигли согласия в том, что план хорош настолько, что его можно представить Малкольму. Слейтон вызвался исполнить эту обязанность, что он и сделал на следующий день. Все то время, что он провел с нашим немощным предводителем за закрытой дверью, я мерил шагами пол своей комнаты, а лежавшая на кровати Лариса убеждала меня, что все пройдет без сучка и без задоринки. Так оно и вышло: со встречи Слейтон явился с весьма довольным видом и сообщил, что Малкольм одобрил наш план и хочет, чтобы остальные приступали к изготовлению документов, которых требует эта задача.
И все же казалось странным то, что Малкольм не прервал свое затворничество хотя бы для того, чтобы лично одобрить наш план. Спросив у Слейтона, доволен ли он отзывом Малкольма, я получил положительный ответ, но видел, что в действительности он несколько обескуражен приемом, оказанным нашему труду. Меня однако же не покидали сомнения, хотя на протяжении нескольких последующих загруженных работой дней я пытался, как мог, приписать это равнодушие непрекращающейся затяжной битве, которую Малкольм ведет с собственным телом, и сопровождавшей ее эмоциональной и интеллектуальной неустойчивости. В редкие минуты передышки я уличал себя в желании задать ему прямой вопрос: что кроется за всем этим?
Мне так и не представилось случая сделать это, пока мы снова не взошли на корабль, чтобы пересечь Атлантику и попытаться изменить восприятие рождения нации и национального образа Соединенных Штатов Америки, что сложились в мире. В этом путешествии я обнаружил, что нехватка энтузиазма у Малкольма вовсе не связана с нашим проектом и что опасения, охватившие нашего предводителя, обусловлены его более полным знанием обстоятельств, — опасения, которые вскоре подтвердил все тот же маленький компьютерный диск, что я однажды обнаружил в кармане куртки.
В основу "мистификации Вашингтона", как мы назвали наш план, легли два комплекта поддельных документов. Первый состоял из признаний, сделанных на смертном одре тремя заговорщиками, мучимыми совестью. Признания принадлежали Томасу Джефферсону (из-за его личных грешков и лицемерия в вопросах рабства общество давно было готово к любым обвинениям в его адрес), Джону Адамсу, чей страстный, временами иррациональный федерализм навеки сделал его вечной мишенью популистов; и, наконец, одному из хирургов, оперировавших Вашингтона. Второй набор фальшивок состоял из нескольких писем Вашингтона его близким друзьям, где он говорил о своем намерении выступить перед нацией с предупреждением о растущей власти тех, в чьей собственности были богатства страны.
Ко времени, когда мы со Слейтоном составили тексты, Леон с Жюльеном уже окончили манипуляции с составом чернил и бумаги, так что документы скоро приобрели окончательный вид. Мы взошли на корабль и направились в сторону Нью-Йорка и Вашингтона, чтобы упрятать плоды наших рук в разные архивы. Братья Куперман занялись тем, что внедряли в содержимое различных вебсайтов сфабрикованные нами документы и журнальные статьи, которые, будучи найдены, говорили бы в пользу нашего подлога. Вскоре после отплытия было решено, что небо наверняка кишит воздушными патрулями, разыскивающими таинственный самолет, невесть каким образом скрывшийся в районе Северного моря, и что лучше пересечь Атлантику под водой. Мы вновь погрузились в пустынные воды и направились к юго-западу, чтобы двигаться над поверхностью дна, пока не достигнем континентального шельфа, где мир меняется к худшему.
Опускаясь ниже, мы пересекли хребет большой подводной горной цепи, носившей название "Берег Дикобраза", и направились в сторону плато Дикобраза, лежавшего на глубине приблизительно в три тысячи футов. Для большинства обычных подводных лодок такие глубины немыслимы, но наш корабль отличался от них множеством примечательных особенностей. Ландшафт океанского дна был куда эффектней, чем то, что нам довелось наблюдать в предыдущее плавание, так как на сей раз мы опустились куда глубже; но эта красота лишь подчеркивала гнетущее отсутствие каких бы то ни было признаков жизни. Ко мне быстро вернулась та же странная смесь восторга и печали, что владела мной в путешествии на восток. И когда Малкольм по системе громкой связи пригласил меня пожаловать к нему в обзорный отсек, его подавленный голос прозвучал в тон невеселому настрою.
