Дарья была раздавлена и убита. И в этот момент раздались сразу два звука: призывно затрещал мой мобильник и кратко пискнул сам оранжевый брелок на подоконнике. Первым делом я взяла в руки его: на экранчике мигали три числа — два очень длинных, одно короче. И вдруг я их вспомнила: они были очень похожи на GPS-координаты. Такие же были у меня в навигационной программе смартфона с тех давних пор, как я с восторгом неофита разыскала офис на спутниковой карте Москвы, напоминающей разжиревшую инфузорию.
Теперь пришла пора заняться мобильником. Звонил павлик. После потока приветливых виляний хвостиком, который я по-деловому пресекла, он повторил мне все, что нашел для меня в интернете и что я уже поняла без него: брелок оказался старинным и совершенно бессмысленным датчиком GPS-координат. Бессмысленным — потому что мог лишь запоминать координаты в своей куцей памяти и показывал их хозяину на экранчике. Еще он умел радостно пищать, когда они вновь совпадут, а также азартно попискивать, если хозяин просто движется в нужном направлении. Дурацкий брелок, одним словом. Mein kleiner Liebling павлик нашел в сети подробное описание этой модели и сайт производителя, что сейчас меня совершенно не интересовало. Гораздо больше меня взволновала мысль о том, что точки, засевшие в его памяти, — это координаты семи мест планеты, которые для чего-то зафиксировал наш Кутузов. В этот момент я каким-то шестым чувством отчетливо поняла, что как минимум одна из этих точек и есть то самое Nazi Ort, где несчастный Кутузов получил свой дар. Поэтому я снова перебила павлика и спросила, не выяснил ли он заодно, что это за точки. Мой добросовестный павлик, конечно, догадался выяснить и это. Но то, что он мне продиктовал, заставило, положив трубку, самой полезть в интернет и проверить, нет ли ошибки. А потом полезть в брелок и проверить, правильно ли я переписала цифры. Но цифры оказались правильные, и ошибок не было: Тамбов, Елец, Москва, Анталия, Кёльн, Петербург и Воронеж. Елец можно было вычеркнуть — в этом месте находилась его квартира.
Перспектива ездить в командировки по всем этим местам Дарью Филипповну так несказанно обрадовала, что я даже поинтересовалась, не было ли у нее в роду цыган. Впрочем, идея эта нравилась и мне — в ней чувствовался l’aventurisme, чего мне так не хватало последнее время.
— Скажите, Дарья Филипповна, — задала я вопрос, который меня давно интересовал, — а какое желание хотели бы исполнить вы, когда мы доберемся до этого загадочного Nazi Ort?
— Ну, как что… — Дарья ни на секунду не задумалась. — Я бы попросила много денег.
— Пфи… — фыркнула я. — Настолько банально? Даже господин Кутузов был умнее — он по крайней мере просил не деньги, а умение их зарабатывать…
Дарья пристыженно опустила взгляд.
— А вы, Илена? — спросила она тихо. — Вы что пожелаете?
— Пока не решила, — ответила я. — Впрочем, нам еще надо найти это место. А для этого нам с вами предстоит ряд командировок.
— Илена, но кто нам оплатит эти командировки? — удивилась Дарья.
— Тот же, кто оплатил вам мобильник и одежду. Тот же, кто оплатил нам поездку в Елец. Мы работаем в очень крупной и солидной Корпорации, Дарья. Привыкайте.
Дарья приложила палец ко лбу и забавно нахмурилась, что-то прикидывая.
— Так… — произнесла она. — Значит, сегодня я позвоню… угу… завтра сумею взять снова костюмы…
— Вы что, опять собрались надеть ту театральную форму? — изумилась я.
— А как же? — растерялась Дарья.
— Спасибо, — отрезала я. — Этот кордебалет второй раз мы повторять не будем.
— А как же мы станем представляться? — удивилась Даша.
— Как все нормальные люди, Дарья. Журналистами.
Она удивленно уставилась на меня и даже приоткрыла рот.
— Что такое? — удивилась я. — Вы еще не работали в журналистике?
Дарья покачала головой.
— Хорошо, сейчас вкратце объясню. Журналист — это такой скарабей, который пытается в скудной повседневности отыскать медиаповод и накатать из него большой интересный материал. От скарабея журналист отличается только тем, что скарабей не строит иллюзий, будто плод его труда полезен кому-то, кроме него самого, а журналист уверен, что делает большое одолжение человечеству.
Даша озадаченно молчала, и я думала, что она сейчас спросит, кто такой скарабей, но она спросила, что такое медиаповод.
Я задумалась. Набежавшая официантка умело смела посуду, метко покидала на поднос измятые салфетки и убежала, кинув прощальный взгляд, полный хмурого пожелания побыстрее освободить столик. Но уходить я пока не собиралась.
— Определение медиаповода я дать, пожалуй, не готова. Но сейчас попробую объяснить на примере. Медиаповод — это то, из чего у скарабеев пера и диктофона получится накатать обзор. Нащупать медиаповод можно по запаху — здесь нужно особое журналистское чутье. Когда тебе надо катать в неделю семь материалов, а все, что тебя хоть раз в жизни волновало, использовано в первые полторы недели, вот тут чутье приходит автоматически. А если не приходит — вон из профессии. Например, мы сидим и обедаем — это не медиаповод. К нам подошла официантка и попросила вас, Дарья, освободить столик — это тоже не медиаповод. Завязался скандал — это уже горячо, но пока не медиаповод. А вот когда вы, Дарья Филипповна, официантке откусили палец — вот это уже медиаповод.
— Фу, какая гадость, — поморщилась Дарья. — Но мысль я улавливаю.
— Думаю, пока нет. Я продолжу. Вот журналист просмотрел милицейскую сводку за сутки и узнал про откушенный палец. Палец сам по себе — не медиаповод. Но это — запах, по которому можно выйти на след. Тут начинается работа журналиста: он уже в голове придумал себе историю — например, о том, как жена узнала в официантке любовницу своего мужа, которую мечтала встретить десять лет…
— Интересная тема…
— Дарья, последний раз поправляю: история. Не тема — история. Отучаемся от дворового жаргона. Итак, журналист уже придумал интересную историю, тут же мысленно — он же творческий человек! — накатал материал и придумал даже эффектную мораль в конце. Журналист всегда излагает мнение прямолинейным текстом, поэтому мораль необходима. Итак, глаза его уже загорелись, и не хватает пары штрихов. Вот он берет диктофон или оператора с камерой и едет беседовать с очевидцами. То есть он так думает, что с очевидцами. На самом же деле к главным виновникам его не пустят, да и им не до того. А сдавать материал надо к вечеру. Поэтому он берет интервью у кого попало. Беседует с посетителями кафе, с милиционером, с врачом «скорой помощи» — даже не тем, который бинтовал палец, но выбирать не приходится. И вот он беседует, и каждый из них говорит о своем, и все это совсем не то, что ему нужно, и даже не то, из чего можно слепить другой интересный медиаповод. История не вырисовывается.
