— А что ты хотел?
— Слушай. Если можешь, давай сначала на кладбище. Я хоть посмотрю, где она.
Данилевич на секунду наморщил лоб.
— Да, конечно.
Лера посмотрела на отца с виноватой улыбкой.
— Пап, может, завтра?
— Нет, пойми, мне нужно сейчас. Это не займет много времени…
Ехали молча. Вениамин смотрел вперед, глазами Сергея следя за ситуацией на дороге, и не знал, куда деть руки. Подумать только: два месяца не держал в руках «баранку»! Когда Данилевич тормозил на перекрестках, или, наоборот, разгонялся, ноги Вениамина-Сергея автоматически нажимали несуществующие педали.
Всю дорогу до кладбища Лера порывалась что-то сказать отцу, но всякий раз, когда она собиралась начать разговор, Данилевич на мгновение искоса взглядывал на нее, и Лере не оставалось ничего другого, как только отрешенно вздыхать и делать недовольное лицо. Вениамин видел ее состояние, и это почему-то его забавляло.
«Восточное» встретило Лебедянского влажной прохладой, пересвистом в кронах деревьев невидимых птах и надоедливым гудением комаров. Лера показала мамину могилу, где за оградой еще лежали пожухлые траурные венки, а сама встала так, чтобы загородить собой памятник на соседней могиле.
На одном из траурных венков Вениамин прочел надпись, сделанную от его имени: «От скорбящего мужа». Он взглянул на фотографию Ляли, на даты рождения и смерти, потом повернулся к дочери. Лера вся напряглась, не зная точно, видит отец фото на соседнем памятнике, или нет. Но Сергей-Вениамин увидел, отстранил Леру и подошел к своей могиле. Под скромной фотографией на металлокерамике было написано:
НОВОЖИЛОВ СЕРГЕЙ ИВАНОВИЧ
12. 01. 1949 — 20. 06. 1996
— Поехали, — тихо сказал Лебедянский и первым пошел к машине. Он шел и чувствовал непонятную тоску, какую-то опустошенность. И вместе с тем ему стало легко, будто пришло избавление от какого-то неприятного обязательства. Уже сидя в машине, он понял, что оставил на кладбище душу Вениамина, и теперь ему ничто не мешает стать прежним Сергеем.
— Левановский на днях звонил, — отвлекла его от мрачных мыслей Лера. Она просто светилась от радости и все же пыталась до времени утаить ее причину. — Сказал, что хочет с тобой расплатиться и ждет, что ты, цитирую: порадуешь его еще чем-нибудь этаким.
— Как же, порадуешь… Разве что печатать левой рукой… Ну, а у тебя что нового, Виктор? — спросил Вениамин однокашника.
Данилевич самодовольно ухмыльнулся, многозначительно посмотрел на Леру, но ничего не сказал.
— Пап, я тебе не говорила, — выручила его Лера. — Пока ты был в больнице, я подала документы в университет на юрфак.
— Какой из тебя юрист… Провалилась?
— Вот еще! — фыркнула дочь. — Виктор Васильич помог. Поддержал. Поступила.
— Молодец, — рассеянно похвалил ее отец. — Виктор, я твой должник до гроба.
— Но это еще не все, — загадочно улыбнулась Лера. — Пап, я должна сообщить тебе одну вещь… Ты готов?
— Откуда я знаю, ЧТО у тебя на уме.
— Лера, не торопись, — остановил ее Данилевич. — Отцу надо хорошенько отдохнуть. Приедем домой, пообедаем, пропустим по рюмочке…
— А в чем дело? — насторожился Вениамин.
— Пап, короче… Я выхожу замуж! — не утерпела Лера.
— Вот тебе раз! Вы же поссорились.
— Правильно. Что, на нем свет клином сошелся, что ли?!
— Тогда, я не понимаю, кто твой жених?! Насколько это серьезно?
— Старик, поверь мне, это очень серьезно, — подал голос Данилевич. — Видишь ли, я очарован красотой твоей дочери и намерен украсть ее у тебя.
— Да вы оба с ума посходили, — начал было Лебедянский, но Лера, повысив голос, перебила его.
— Папа, давай договоримся: все, что ты хотел сказать по этому поводу, ты уже высказал!
Вениамин какое-то время смотрел на дочь, не мигая, потом махнул рукой:
— Делайте, что хотите.
Конечно, он обиделся. Но болезненное самолюбие в его душе боролось сейчас с непонятным безразличием, будто речь шла вовсе не о судьбе его дочери, а о чем-то отвлеченном, абстрактном. Лера закусила губу и боялась смотреть на отца, Данилевич сделал каменное лицо, и все трое молчали…
…Так же молча садились за стол. Лера подала румяного цыпленка, Данилевич поставил на стол бутылку коньяка, и только после первой рюмки напряженность спала.
— Предлагаю тост за хозяина, вернувшегося в родное гнездо! — громогласно объявил Данилевич, но Лера перебила его:
— Давайте помянем маму…
После второй рюмки мужчины вышли в коридор покурить.
— Я гляжу, старик, ты на глазах молодеешь, — пристал к Вениамину Данилевич. — Непонятно, как это у тебя получается? А курить когда научился? Ведь ты же никогда не курил.
— Это, Витя, от нервов. Что ни день — то сюрприз. Главным образом неприятный. Ты зачем Лерке мозги запудрил, зятек?! У вас же разница — тридцать с лишним лет. Скорее уж, ты на глазах молодеешь, а не я.
— Твоя дочь выходит замуж по любви. Я уважаю свободу выбора. Ты ни о чем не пожалеешь.
— Я уже жалею… Помнишь зимнюю рыбалку в шестьдесят восьмом? Помнишь, как тебя под лед поволокло? Помнишь, кто тебя тогда вытащил?.. Так лучше бы я этого не делал!
Данилевич ушел, хлопнув дверью. Лера закрылась в своей комнате. Включила телевизор. Вениамин почувствовал облегчение, хотя понимал, что облегчение это временное. Поразмыслив немного, померив шагами диагональ комнаты, он вернулся к столу и в гордом одиночестве продолжил трапезу…
…На другой день Вениамин заехал в редакцию, получил гонорар и немного поболтал с Левановским.
— С трудом узнаю! Ты ли это? — театральным жестом встретил гостя главред — дородный бородач с лицом, похожим на клеклый блин.
— Да я, я, — махнул рукой Лебедянский. — Все говорят одно и то же. Устал это слышать. Вот и тебе, вижу, завидно. А завидовать, если честно, нечему.
— Согласен, у каждого свои проблемы. Фотографию в паспорте еще не поменял? — ехидно усмехнулся Левановский. — Ну да ладно, давай к делу. Ты мне нужен, и срочно. Твои статьи в духе Реймонда Моуди пошли на «ура», и редакция заинтересована в дальнейшей разработке темы «Жизнь после смерти». Как настроение?
— По-разному. Иной раз хочется все бросить, а бывает наоборот — писал бы и писал ночь напролет. Сейчас задумал нечто автобиографическое.
— Мемуары? — недоуменно приподнял брови Левановский.
— Не совсем. «Опыт загробной жизни», или, если короче, «Психадж».
— Паломничество душ?! Неплохо. Слово емкое, можно сказать, свежее. А ты в самом деле пережил клиническую смерть? Ты был ТАМ?
— Был. И ты знаешь, воспоминания до сих пор очень свежи, контрастны — настолько крепко врезались в память. Просто просятся на бумагу.
