— Как любезно с твоей стороны, — усмехнулся дух, — что ты обратился ко мне вопреки правилам. Мы, конечно, оба понимаем, что правила существуют для того, чтобы их нарушать. Но твоя форма обращения не совсем удовлетворяет меня. Давай продолжим беседу, и я научу тебя хорошим манерам.
Гесс не ответил. Вместо этого он завыл по-волчьи и, опустив голову, бросился к алтарю. Козел Саббата разинул огромную пасть и проглотил Гесса, словно муху.
— Благодарю за жертву. Может, еще кого-нибудь? Тогда мне пора.
— Остановись, безумный и непокорный! — раздался справа от Бэйнса голос отца Доменико. В руках у монаха был какой-то лоскут. — Узри свое заблуждение, если ты решил не покоряться! Узри же Звезду Соломона, которая явилась перед тобой!
— Забавный монашек, я никогда не был в той бутылке!
— Умолкни и не двигайся, падшая звезда! Узри в моем лице экзорциста именем Октинимоес, коего среди неправды укрепил Господь Бог и сделал бесстрашным. Именем Господа Батала, поразившего Абрана и Абетра, обрушившегося на Берора!
Козел Саббата смотрел сверху вниз на отца Доменико почти ласково. Побагровев, отец Доменико извлек из-под своего одеяния распятие и направил его на алтарь, как меч.
— Изыди в Преисподнюю, нечистый! Во имя Господа нашего, Иисуса Христа!
Распятие из слоновой кости внезапно разорвалось, осыпав одежду отца Доменико пылью. Он с ужасом смотрел на свои пустые руки.
— Слишком поздно, маг. Даже самые усердные старания твоих белых собратьев ни к чему не привели. И у Небесных владык тоже ничего не вышло. Поэтому мы свободно распространились по миру и никогда не вернемся обратно.
Огромная голова повернулась к Терону Уэру:
— Ты же — мой возлюбленный сын, и я тобой доволен. Я ухожу, чтобы присоединиться к моим братьям и завершить нашу работу. Но я вернусь за тобой. Я вернусь за всеми вами. Война уже завершена.
— Это невозможно! — воскликнул отец Доменико, несмотря на то, что его душила пыль от рассыпавшегося распятия. — Сказано, что в этой войне вы непременно будете побеждены и закованы в цепи!
— Конечно. Но о чем это говорит? В любой войне каждая из противоборствующих сторон утверждает, что победит именно она. И первой может оказаться лишь одна из них. Решающее значение имеет последняя битва, а не пропаганда. Вы совершили ошибку — и, ох, как вы поплатитесь!
— Одну минуту… пожалуйста, — пробормотал отец Доменико. — Будьте любезны… Я вижу, что мы ошиблись… Не могли бы вы сказать, в чем мы ошиблись?
Козел усмехнулся, произнес два слова и исчез.
Начинался рассвет, багровый, тревожный, безрадостный и бесконечный. Город, который был виден из окна Уэра, в потоках холодной лавы медленно сползал к морю, но море исчезло. Отец Доменико еще несколько часов назад уверял, что оно отступило и больше уже не вернется, разве только как цунами после Коринфского землетрясения. Опустошение распространялось повсюду вне ритуальных кругов. Внутри них последние маги ждали, когда новые Властители придут за ними.
Очевидно, ждать осталось недолго. В их умах и сердцах эхом отзывались те три последние слова. Мир без конца. Конец без мира.
Бог умер.
День после Светопреставления
Узнав такое, можно ли простить?
Т.С.Элиот «Дерево гнева».
Горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трех Ангелов, которые будут трубить!
Откровение, 8:3.
Падение Бога поставило Уэра в весьма незавидное положение, хотя и едва ли одного его. Но он сам послужил тому причиной — если столь глобальное событие вообще может иметь какую-нибудь причину, кроме первой. И как черный маг он слишком хорошо знал победителя, чтобы ожидать от него благодарности.
С другой стороны, также не имело никакого смысла утверждать, что он напустил на мир сорок восемь демонов высокого ранга только по заказу клиента. Ад был несгораемой Александрийской библиотекой таких уловок — и, кроме того, если бы даже У эр имел идеальное оправдание, все равно нигде уже не осталось правосудия. Судья умер.
— Когда же он, черт возьми, вернется? — раздраженно спросил Бэйнс, клиент. — Скорее бы уж покончить с этим. Ожидание хуже всего.
Отец Доменико отвернулся от окна, которое было разбито ударной волной после взрыва термоядерной бомбы в Риме. До сих пор монах смотрел на оплавившиеся дома и лавки бывшего Позитано, который теперь оказался на дне отступившего моря. Если море вернется, это будет рекордное по силе цунами, возможно, даже достигнет стоящего на утесе палаццо Уэра.
— Вы не понимаете, что говорите, мистер Бэйнс, — сказал белый маг. — Теперь ничто не может быть закончено. Мы на пороге вечности.
— Вы знаете, что я имею в виду, — проворчал Бэйнс.
— Разумеется, но на вашем месте я был бы благодарен за передышку… Однако странно, что он не возвращается. Может быть, ему все-таки что-то помешало — или кто-то.
— Он сказал, что Бог умер.
— Да. Но ведь он — отец лжи. Как вы полагаете, доктор Уэр?
Уэр не ответил. Особа, о которой они говорили, являлась, конечно, не самим Сатаной, но его помощником, который откликнулся на зов Уэра — князем по имени Пту Сатанахиа, или Бафомет, Козел Саббата. Что касается вопроса, то Уэр просто не знал, как на него ответить. Было унылое утро дня после Армагеддона, а Козел обещал явиться за всеми четырьмя людьми, оставшимися в лаборатории черного мага, ровно на рассвете — словно подчиняясь условию, которое поставил Уэр выпускаемым им демонам; однако Бафомет не возвращался.
Бэйнс окинул взглядом разоренную лабораторию:
— Я не понял, что он сделал с Гессом?
— Проглотил, — ответил Уэр. — Вы же видели. Не надо было выходить из круга.
— Но он действительно съел его? Или это было… э-э… символически? Неужели Гесс теперь действительно в Аду?
Уэр не имел ни малейшего желания вмешиваться в дискуссию, которую сразу понял как последнюю жалкую попытку Бэйнса найти рациональный выход из роковой ситуации; однако отец Доменико сказал:
— Существо, называвшее себя Баламутом, сообщило Льюису, что демоны пожирают души. Но едва ли это конец. Вероятно, вскоре нам представится возможность узнать о подобных вещах гораздо больше, чем мы бы хотели.
Он рассеянно стряхнул с себя остатки пыли от распятия. Уэр взглянул на монаха с ироническим изумлением: его Бог умер, его Христос рассеялся, как миф, его душа, очевидно, также проклята, как души Уэра и Бэйнса, — и тем не менее он все еще интересуется полусхоластической болтовней. Впрочем, Уэр всегда считал, что белая магия привлекала людей только с невысоким интеллектом, не говоря уже о вдохновении.
