Рассуждая так, Фаянсов из боковой улицы свернул на проспект. Тот широкой тёмно-синей лентой стекал с высокого холма и уходил вниз, вливаясь в главную городскую площадь. Над холмом, точно полыхающий зев небесной печи, висело раскалённое солнце.
Проспект будто вымер, лишь поодаль тёмными черепахами тащились две согбенные старушечьи фигурки. И всё же Фаянсов дождался зелёного светофора и только тогда ступил на проезжую часть и пошёл, как и положено, глядя налево, в сторону холма. А там, на вершине, возник чёрный лимузин и, словно выскочив из клокочущего солнечного ядра, помчался вниз. И тут Фаянсов горько ошибся, забыв, что законы писаны не для всех. Ему бы остановиться, переждать, а он, отдавшись под защиту зелёного светофора, продолжил свой путь к другому берегу улицы. А потом на него обрушился горячий вихрь. Из-под тяжёлого дышащего жаром носа машины он вылетел, совершив невероятный прыжок, прогнувшись до боли в спине. С той же непостижимой реакцией Фаянсов успел повернуть голову. Перед ним за неплотно задвинутой жёлтой шторкой мелькнул знакомый профиль. Первый Лидер сосредоточенно смотрел вперёд, возможно, в будущее своего края.
Лимузин со свистом пронёсся мимо и, быстро сокращаясь в размерах, поигрывая кроваво-красными габаритными огнями, исчез внизу, в сиреневых заливающих площадь сумерках.
Только оказавшись на тротуаре, Фаянсов осознал, что едва не погиб и остался жив только чудом. Он как бы снова заглянул в чёрную бездну и содрогнулся, по лбу, между лопаток заструился холодный пот. Пётр Николаевич на разом ослабевших дрожащих ногах подбрёл к столбу обесчещенного светофора и опёрся о него плечом. Нет, он никого, кроме себя, не винил. Ему-то, знавшему все правила игры в колобка и лису, был непростителен этакий промах.
— Сынок, у тебя чего? Прижало сердечко? Вон весь какой, будто побелённый.
Перед ним стояли те самые бабуси-черепахи, он и не заметил, как они подползли, тихие, почти бестелесные старушки, обе в чёрных платках. Видать, возвращались из церкви. Неподалёку отсюда, кварталах в двух находилась церковь из красного кирпича. Мимо этого храма он и сам только что прошёл, беспечный колобок, катившийся навстречу лисе.
— Спасибо, мамаши. Малость закружилась голова, но уже всё в порядке, — поблагодарил Фаянсов, стараясь и в самом деле смотреться этаким здоровячком: оторвался от столба, одёрнул пиджак.
— Ну и ладно. Ну и хорошо. Храни тебя Господь, — пожелала старушка, бывшая, наверное, поговорливей.
«Если б Он и впрямь сохранил. Мне сейчас это особенно нужно, — усмехнулся Фаянсов. — Только нет Его, Бога. Вот какая штука. А и был бы, вряд ли мне, некрещёному, помог. Я для него посторонний. Нехристь».
То, что его не крестили, сей факт ему был известен достоверно — слышал в детстве споры родителей с бабушкой. Старая боялась за него, как бы внук не остался без Господнего присмотра, прямо-таки умоляла зятя и дочь. Говорила им: «Вы его только крестите, а потом можете и забыть, словно не крестили. Зато Бог будет помнить». Отец и мать только смеялись: мол, зачем крестить, если мы не верим сами. Да и был опасен этот шаг для его тогда молодых родителей-комсомольцев, равносилен измене. Поди докажи, мол, уважили невежественную старуху. Взяли б за ушко да изгнали из комсомола: вон, предатели диамата, кышь! А с таким клеймом некуда деться, вот и умерла бабушка, страдая за внука, лишённого Божьей любви.
«А может, это проделать теперь? Пойти в церковь да принять крещенье? На всякий случай, а вдруг Бог есть? — отчаянно подумал Фаянсов. — Разумеется, Его нет. Но ведь и меня не убудет? Голым не погонят в Днепр — не десятый век. И вообще, говорят, со взрослым всё производят по-иному. А если Он всё-таки существует, ну вдруг вручу Ему свою судьбу и пусть будет добр, печётся о новом рабе божьем. Сам я уже устал, примером тому сегодняшний случай!»
Пётр Николаевич поймал себя на том, что впервые в жизни произносит слово «Бог» с большой буквы: Бог, Он, Ему. Это выходило как бы само собой.
В другое бы время он дал бы себе возможность подумать, отвёл бы своей затее некий расплывчатый срок, а потом и вовсе успокоился бы, выкинул из головы. Но сейчас, под воздействием ещё не ушедшего потрясения, Фаянсов решил прямо сию минуту отправиться в церковь — благо вот она, рядом, — и всё разузнать: каков там порядок и что понадобится от него самого.
Мимо этой церквушки из красного кирпича с зелёным куполом Пётр Николаевич хаживал часто, но только теперь, подойдя к её массивным резным дверям, над входом прочитал: «церковь Св. Владимира».
«Наверное, того самого, кто подверг крещению Русь», — подумал Фаянсов и, улыбнувшись, отметил такое совпадение, как поощряющий знак.
Внутри храма висел полумрак, густой под куполом и слабый внизу, разжижённый огоньками тонких свечей, собравшихся перед иконами в кружочки, сидели на стебельках этакие светлячки. По церкви плавал незнакомый мягкий запах, бесплотно коснулся ноздрей. «Видимо, это и есть ладан», — литературно предположил Фаянсов.
Справа от входа он увидел деревянную стойку, а за стойкой горбатую старушку. У неё-то Фаянсов и решил всё узнать. Но горбунья была занята, принимала от молоденькой модной женщины список чьих-то имён и ей же продавала свечи. Когда же старушка осталась одна, Пётр Николаевич приблизился к стойке и негромко спросил: «Когда и как?» Мол, нужно это вовсе не ему, просил знакомый, очень занятый человек, наказал зайти по дороге, узнать, каков в этом деле порядок. Сам-то он, сказал на всякий случай Фаянсов, из другого города, находится здесь проездом.
— А чего порядок? У нас простой порядок. Отец Иван тута, счас прямо и крестит, — приветливо объяснила горбунья.
Чтобы прямо сию минуту? Нет, к такому обороту Пётр Николаевич не был готов. Так он однажды зашёл к хирургу с небольшой болью в животе и через сорок минут совершенно обалдевший очутился на операционном столе.
— Мой знакомый живёт далеко. И к тому же, как я сказал, в данный момент он занят, — с искусственной улыбкой напомнил Фаянсов.
Морёное старушечье личико посветлело, залучилось лукавыми морщинами.
— Тот знакомый вы сами. — Она обрадовалась, точно дитя, отгадавшее хитрую загадку.
— С чего вы это взяли? — растерялся Фаянсов. Право, не написано же у него на лбу?
— Все спрашивают так. А крестятся сами.
Она права, скрываться не имело смысла. Хорош он будет, если и впрямь явится сам.
— Но для этого, видимо, что-то необходимо? Крёстные, наконец? — возразил Фаянсов, стремясь избавиться от немедленной процедуры.
— А ничего и не надо. Восемь рублей и всё. Крёстной, хотишь, буду я. Звать меня Марией.
