- Да ну нет… не мог Мит из-за какой-то ерунды так задержаться. Наверное, и правда, что-то неотложное – Андрей помолчал, раздумывая – ты мне лучше скажи, как тебе Виктор? Кроме того, что он очень настырный, и, как оказалось, воспитанник твоего приятеля…
- Нет, Андрюша, давай совсем наоборот, это ты мне объясни, почему обратил внимание на его повесть. Про сегодняшний день я не спрашиваю – Катерина мне уже изложила в красках, об остальном я догадалась самостоятельно. Повесть пришла в издательство от чужого имени, и Виктора тебе пришлось разыскивать, так ведь?
Андрей изумлённо уставился на бабушку, и проговорил с характерными интонациями:
- Но как, чёрт возьми? Как вы догадались, дорогой Холмс?
Бабушка рассмеялась:
- Элементарно, Уотсон! Во-первых, у Виктора, конечно же, нет денег для участия в конкурсе на Приз Года, – она выдержала эффектную паузу – а во-вторых файл назывался «Иван Золотарёв», хотя на первой странице стоит другое название, и среди персонажей никакие Иваны, а уж тем более Золотарёвы, не встречаются.
- Да, действительно всё очень просто… - сказал Андрей и печально вздохнул – ты как всегда, на высоте. Я и половины того, что ты рассказала про Виктора, в книге не увидел. Не всем даны такие таланты…
- Ерунду говоришь, Андрей. Это просто опыт. Огромный жизненный опыт, которого тебе катастрофически недостаёт. Ты прекрасно знаешь, любишь и понимаешь литературу. Но для того, чтобы читать в авторах их сокровенное, требуется знать и обычную человеческую жизнь, с её нехитрыми, на самом деле, перипетиями. А этого ты чураешься, со всем своим аристократическим презрением. Тебе нравится сидеть дома и вести интересные беседы с умными людьми; и нравится сидеть на работе, и, так и быть, читать вполглаза тот продукт жизнедеятельности людей обычных, который сами они почему-то считают литературой. В результате, ты проживаешь в таком себе, вполне тянущем на идеальность, мирке… Никаких ассоциаций не возникает? Я ведь не просто так рассказывала про Шелестова, и унылую его жизнь.
Андрей неохотно согласился:
-Да, пожалуй ты права. Действительно есть нечто общее. И это тем обиднее, что меня-то как раз воспитали семьи, а следовательно, с меня и спрос больше… Понимаешь, именно сегодня я абсолютно точно понял, что больше не хочу, не могу и не буду работать редактором. Что эта работа мне опротивела.
- Здрасьте-приехали – сказала бабушка.
- Да, это выглядит, мягко говоря, неожиданным решением. Но ты же знаешь, что я торчал в этой чёртовом издательстве с одной-единственной целью – поиск разумных, потенциальных родственников и «сочувствующих», если вдруг таковые отыщутся среди пишущей братии. Я, как последний дурак, читал не только то, что приходило в «Новую книгу» – Андрей вскочил с кресла и прошёлся по гостиной - мне удалось завести приятельские отношения с редакторами конкурентов, я им немного помогал при каких-либо затруднениях, а взамен имел полный доступ к их авторам. И Год Писателя нам был на руку. И даже есть результат, хоть по мне, и очень сомнительный – он сейчас пьёт у нас в бильярдной. Но я больше не могу. Я не хочу этим заниматься. Я категорически не гожусь для поиска разумных.
- Так. Будем считать, что я всё поняла. А теперь сядь, пожалуйста, у меня голова болит следить за твоим мельтешением, и расскажи то, о чём я тебя спросила с самого начала: почему ты обратил внимание на повесть Виктора?
Андрей извинился и сел обратно. Он знал, что с его ростом торчать как колокольня посреди гостиной, было, по меньшей мере, невежливо, и заставляло собеседников неудобно задирать голову при разговоре.
- Почему обратил внимание? Несколько необъяснимых странностей. Ну, во-первых, язык. Странные анахронизмы. Возраст автора был мною определён неправильно – я был уверен, что ему около тридцати. А манера выражать мысли явно относилась к середине прошлого столетия. Никак это не вязалось – Андрей посмотрел на бабушку – Я, наверное, и сам так пишу. С некоторыми анахронизмами.
- Очень может быть – согласилась бабушка, - ну, а что во-вторых?
- Во-вторых, очень уж небанальная тематика повести. Социальный протест. Причём, протест неудачный, приведший героя к самоубийству. Протест – отнюдь не редкость в книгах, написанных подростками и молодыми мужчинами, но тут принципиально отсутствует мотивация наживы и улучшения условий существования. Из таких, как автор, подумал я, в прошлые века вырастали профессиональные революционеры, вроде Че Гевары.
- И снова в точку, дорогой Уотсон!
- Ну, а в-третьих, очень уж странную проблематику ставит автор перед самим собой. Проблематику выбора. Он мучительно выбирает между суицидом, как последним средством протеста – и смирением. Причём, смирение настойчиво манит его к чему-то, с его точки зрения обыденному и даже положительному, а протест, напротив, влечёт за собой только падение, боль и горе. Теперь я, конечно, понимаю, о чём там была речь. Его биография и личность его учителя всё расставила по местам.
- И всё это, без всякого сомнения, указало на наличие разума у автора, - кивнула, соглашаясь, бабушка. - Но ты всё равно собой недоволен. Почему?
- Да потому, что я, оказывается, ничего не умею! – взорвался с полуслова Андрей, - ничего, из того, что уметь при моей работе просто обязан. Я ведь чуть не опоздал, дебила кусок! Должен же был понять, что автор такой повести пренепременно соберётся свести счёты с жизнью… А я вместо этого оставил всё как есть, и укатил домой. И не смог сразу же, с первого взгляда, понять, что Виктор – автор этой повести. Я сомневался, и это сомнение чуть не стоило ему жизни. И весь этот бесконечный умственный позор при беседе…
- А-а-атставить истерику! – командирским голосом сказала бабушка, и Андрей оборвал свои излияния, несколько раз глубоко вздохнул, посмотрел на неё виновато – Прости, у меня что-то плохо с нервами.
- Плохо у тебя не только с нервами, Андрей, плохо у тебя много с чем. Ты ошибся с определением возраста Виктора по одной простой причине – ты сам ментально младше, чем указывает твой реальный возраст. Ты всегда был несколько инфантилен, но это был не тот дурацкий инфантилизм идеалистов, о котором я сегодня говорила. Вам, прекрасный принц, очень нравилось ваше аристократичное амплуа, и присущий этому брезгливый снобизм в отношении черни. До поры до времени, этот образ, несомненно, приносил вам ощутимые дивиденды, и вы приятно выделялись среди ровесников; ни я, ни другие взрослые старались не вмешиваться – ты же знаешь, что мы приветствуем любые формы самовыражения, и в воспитании детей руководствуемся принципом «Не навреди». Но образ постепенно сросся с тобой самим, и тут уж сама жизнь начала демонстрировать отрицательные стороны этого амплуа.
