В этом месте его перебил Райх:
— В таком случае, чем вы объясните резкий рост сексуальных извращений в нынешнем веке?
— Да, в самом деле, — невесело произнес Флейшман. — Впечатление такое, будто низменное начало в человеке получает искусственную поддержку откуда-то извне. Возможно, наша цивилизация истощена, приходит в упадок, и «высокие» ее порывы уже иссякли.
И все же сам он этому не верил. Ровно как не верил тому, что изобилующие ныне стрессы исходят из неспособности человека ужиться с мыслью, что он, в сущности, цивилизованное животное; высоко урбанизированное, но все равно животное. Нет, у человека с лихвой было времени, чтобы привыкнуть к жизни в больших городах. Так что ответ к загадке, конечно же, следует искать не здесь...
Тут я зевнул и сказал, что неплохо было бы продолжить этот разговор за завтраком, если коллеги не возражают. Райх солидарно кивнул. До сих пор все шло так чудесно, что было непозволительно рисковать, обсуждая эту тему в утомленном состоянии. Поэтому, пожелав друг другу спокойной ночи, мы разошлись.
На следующее утро за завтраком нам отрадно было заметить, что Флейшман просто искрится от избытка хорошего настроения. Очевидно, он был очень доволен, как у него проходят эти выходные. Когда он спросил о наших планах на сегодня, мы ответили, что это предпочтительнее будет обсудить после завтрака. Затем мы снова поднялись в комнату Райха, где тот возобновил вчерашний разговор с того самого места, на котором вчера мы его прервали. Райх досконально воспроизвел вслух слова Флейшмана: «Впечатление такое, будто низменное начало в человеке получает искусственную поддержку откуда-то извне». Вслед за тем он предоставил мне рассказать Флейшману историю Карела Вайсмана, а также то, как мы пришли к мысли о существовании паразитов.
Прошло два часа, но мы с самого начала уже поняли, что более подходящего человека, чем Флейшман, трудно себе и представить. Минут около двадцати он подозревал, что это искусный розыгрыш. Дневниковые записи Карела убедили его в обратном. И вот чем дальше, тем отчетливей мы стали замечать, что на него находит просветление. Постепенно Флейшманом стало овладевать волнение, но тут Райх бдительно его предупредил, что это самый верный способ привлечь внимание паразитов, и объяснил, отчего мы дожидались утра, прежде чем все ему раскрыть. Флейшман понял, что мы имеем в виду. С этого момента он слушал спокойно и собранно; лишь по тому, как у него были поджаты губы, становилось ясно: отныне у паразитов есть еще один смертельный враг.
Флейшмана убедить оказалось некоторым образом легче, чем в свое время Райха. Он начинал с обучения в колледже философии и написания курсовой работы по Уилсону и Гуссерлю. И конечно же, на него очень подействовала демонстрация наших навыков телекинеза. По приезде сюда Флейшман купил цветастый кожаный мяч в подарок внучке. Мяч этот Райх пустил вскачь по всей комнате. Я, сосредоточась, плавно переправил к себе по воздуху книгу, а вдобавок еще и «пришпилил» к поверхности стола осу, которая, сердито жужжа, тщетно пыталась под моим взглядом сдвинуться с места. После, когда мы продолжили свою аргументацию, Флейшман то и дело непроизвольно повторял: «Боже, как все сходится...» Одним из центральных понятий в теории Флейшмана был так называемый «налог на сознание». Так вот, мы показали ему, что этот «налог» с нас преимущественно взимают паразиты разума.
Флейшман был первым нашим учеником. Мы потратили целый день, стараясь обучить его всему, что было известно нам самим: как ощутить в себе присутствие паразитов; как, заподозрив его, преградить им доступ в мысли. Он сразу же уяснил самое главное: ловко обводя человека вокруг пальца, паразиты не дают ему овладеть тем, что принадлежит ему по праву — территорией страны ума. И стоит лишь человеку, — кто бы он ни был, — с полной ясностью осознать это, как уже ничто не сможет ему воспрепятствовать в удовлетворении законных притязаний. Рассеется мутная завеса, и человек сделается первопроходцем страны своего сознания, точно так же, как был в свое время первопроходцем морского, воздушного и космического пространства. Дальнейшее будет зависеть от него самого. Может быть, он станет просто совершать кратковременные увеселительные прогулки по этой новой для него стране. А может, отправится вглубь составлять ее карту. Мы объяснили Флейшману, отчего в настоящее время не рискуем прибегать к психоделическим наркотикам; рассказали и о том, что нового нам удалось узнать в области феноменологии.
За обедом мы сами себе дивились: проделанная утром работа возбудила в нас зверский аппетит. А после того говорить стал уже Флейшман. Как психологу ему были известны имена достаточно большого числа ученых, задающих себе аналогичные вопросы. Двое из них, так же как и он, были из Берлина: Элвин Кертис из Хершельдского института и Винсент Джаберти, в прошлом один из его студентов, ныне преподаватель университета; Флейшман назвал также имена Эймса и Томсона из Нью-Йорка, Спенсяилда и Алексея Ремизова из Йельского университета; упомянул Щлафа, Херцога, Хлебникова и Дидринга из института Массачусетса. В этой же связи он назвал и имя Жоржа Рибо, человека, впоследствии едва не погубившего всех нас.
Тогда же, в той беседе, мы впервые услышали имя Феликса Хазарда. Мы с Райхом не очень сведущи в современной литературе, но внимание Флейшмана Хазард, видимо, привлек в свое время как писатель, одержимый тематикой секса. Мы узнали, что Хазард высоко котируется среди поклонников авангарда за свой стиль, представляющий любопытную смесь садизма, фантастики и эдакого кромешного, вселенского пессимизма. Хазард открыто получал мзду от одного из берлинских ночных клубов, места сборища извращенцев; получал фактически за то, что регулярно в течение каждого месяца приходил туда и по несколько часов кряду просиживал, давая клиентуре возможность полюбоваться своей персоной. Флейшман вкратце описал нам кое-какие из опусов Хазарда, сообщив при этом интересную деталь: этот человек долгое время злоупотреблял наркотиками, а потом вдруг заявил, что якобы вылечился. Похоже, все, что бы Флейшман ни сообщил нам о Хазарде, указывало, что перед нами еще один из «оборотней» паразитов сознания. Флейшман встречался с ним лишь единожды, и от той встречи у него осталось тягостное впечатление. По его словам, у себя в дневнике он тогда оставил запись: «Ум Хазарда подобен свежевырытой могиле», и после встречи с ним несколько дней не переставал чувствовать в душе неприятный осадок.
Теперь вопрос стоял так: должны ли мы поддерживать между собой тесную связь, или можно доверить Флейшману подбирать союзников по своему усмотрению? Мы все сошлись на том, что последнее было бы чересчур рискованно; лучше, если решения будут приниматься всеми троими. Но опять-таки, у нас в запасе могло оказаться меньше времени, чем мы думаем. Надо было собрать небольшую боеспособную группу людей, вооруженных высоким интеллектом. Каждый из примкнувших к нашим рядам облегчил бы общую задачу. Флейшмана убедить оказалось легче, потому что нас было двое. Когда нас наберется достаточное количество, тогда не составит проблемы убедить и весь мир. Вот тогда начнется настоящая битва...
