одним целым…
«Ну, с богом, – сказал он».
Мы разожгли охапку сосновых веток и побежали – он направо, я налево, – припаливая пожелтевшую траву и кусты.
Вернулась я уже в густом дыму, ориентируясь на кашель Сергея. Он рубанул ладонью в направлении движения, и мы побежали лицом на ветер.
Сосновый, смолистый, иссохший за месяцы летней жары лес запылал. Объятые косматым пламенем сосны одна за другой взмывали факелами в небо, стреляя в соседние кроны огненными искрами. Чащоба заполнялась едким маревом, превращаясь для преследователей сначала в газовую камеру, а затем – в крематорий.
Как мы ни убегали от пожара, но ветер все равно нагонял в нашу сторону дым, мы надышались угарным газом, головы разболелись, перед глазами поплыли круги, мы кашляли, как туберкулезный диспансер. Я вспомнила, дедовы рассказы, что немцы тоже травили их дымом, и вновь ужаснулась тем испытаниям, через которые он прошел.
Уже стемнело, когда мы вышли на край яйлы.
Отсюда открылся вид на густейший дымовал, размазанный по небу и сливающийся с громоздящимися кучевыми облаками. Доносился вертолетный стрекот, но самих вертолетов в дыму видно не было.
Я набрала деда. Он сразу снял трубку.
– Чего не звонишь? – спросила я.
– Я откуда знаю, может, вы прячетесь, чего вас демаскировать. Докладывай!
Я набрала дымного воздуха в легкие.
– Лес подожгли. Пошли, как ты и сказал, на ветер. От погони оторвались. Пока все…
– Это вы молодцы, – в трубке послышалось поскуливание.
– Ты чего, дед?
– Плачу! – закричал он тоненьким голоском. – Я ж тут переволновался. Послал внученьку любимую в пекло, вот я старый дуралей!
Горло мое сжалось, в носу защипало.
– Да все нормально, дед. Спасибо тебе. Мы спаслись…
– За геройские подвиги объявляю вам благодарность!
Он сказал это вроде бы в шутку, а я ответила непонятной мне присказкой, какую часто слышала от него в детстве.
– Служу Советскому Союзу! – и разревелась.
Мы ревели за тысячи километров друг от друга, он – в Москве, я – на безымянной вершине затянутых дымом гор, на которые опускалась ночь.
На черной шкуре гор багровело лишайное пятно пожара. Слышалось рокотание вертолетов. Ночлег устроили на куче листьев. В сон провалились как убитые, и проспали до утра, несмотря на холод.
Встали окоченевшие. За ночь погода поменялась, неба не было видно из-за огромной белой тучи, висящей над пожарищем, но в девятом часу первые капли застучали по листьям, а затем широко и привольно зашумели по кронам. Сделалось темно, как ночью. Молнии не могли пробить дымный мрак, слышался оглушительный треск разрядов и долгий грохот катящихся по отрогам раскатов.
– Телефон зальет! – спохватилась Даша. Они сидели под «шалашом» густого кедра, дававшего хоть какое-то укрытие. Айфон она упаковала в пакет из-под бутербродов, вывернув жирной стороной наружу.
– Я совсем окоченела.
– Иди сюда, – Сергей поднял руку, открывая бок.
Она прижалась, обняла и сцепила руки за его спиной. В объятии мокрым спинам было холодно, а груди и животам тепло. Бурлящие ручьи сдвигали со склонов пласты соснового дерна.
– Представляешь, каково было партизанам в лесу? – сказал Сергей.
Даша разгребла налипшие на глаза волосы.
– Приеду домой, возложу к дедовой кровати цветы.
Во тьме проступил зигзаг молний, высветил летящую массу ливня, и через томительно долгий промежуток времени оглушительно – прямо над ухом – чудовищной пушкой – ударил гром!
– Зачет! – прокричала Даша. – У природы тоже приступ паранойи!
– А у кого еще паранойя? – спросил Сергей.
– Да разве это не паранойя, то, что с нами происходит?
Сергея, видимо, принял ее слова на свой счет.
– Послушай, – заговорил он, перекрикивая шум ливня, – я понимаю, тебе странно и страшно то, что со мной происходит. Но это не паранойя. Это вселение демонов. Они вселяются в меня через копье. Помнишь, ты подала мне древко, я надел на него наконечник, и Чан со всего размаху на него напоролся?
– Да, – кивнула Даша, глядя на освещаемого молниями бледного парня. Лицо его, испятнанное синяками, выглядело потусторонним.
– Так вот, – продолжал он. – В момент пронзания мне вдруг открылась картина. Я увидел себя в этих местах, зимой. Мы, раненые партизаны, лежим в лазарете. Нас окружили немецкие каратели. В руках у одного огнемет с горящим запальником, за спиной ранец с горючей смесью. Я вышел им навстречу, крикнул: «Не стреляйте, здесь раненые!» Но он все равно нажал на курок. В лицо мне понеслась волна пламени. Я сгорел, Даша. Было больно. Горела кожа, волосы, даже глаза. Но я все равно успел разглядеть лицо огнеметчика. Знаешь, кто это был?
– Кто? – прошептала Даша, подвергаемая приступам нервной дрожи.
– Дима Капранов. В прошлой жизни он был немецким огнеметчиком. Вот почему он вернулся сюда, пошел и упал лицом в костер! Будучи немецким карателем он помочился на голову сожженному партизану. Я тоже вылил ему на голову мочу, которую мы собирали, чтобы тушить костер. Наказание совершается в точности до деталей. Как ты убил, такой смертью сам помрешь. Кореец тоже был карателем, он добил меня штыком, поэтому и напоролся в этой жизни на копье. Сам ведь прыгнул, я просто держал древко…
В широко распахнутых глазах Даши блеснуло отражение молнии.
– Я тебе не рассказывала, что случилось здесь, когда копье захватил мой дед. Так вот послушай!
Она рассказала историю удушения партизанки Нины.
– Это какое-то Копье Смерти, – закончила она, еще крепче прижимаясь к Сергею. – Я его боюсь.
Ливень выдыхался, шум струй стихал, мгла рассеялась, в разрывах туч показались солнечные лучи.
– Какая ты стала чистая! – сказал Сергей просветлевшей Даше.
– Ты тоже, – сказала она. – Только синяки не смыло.
– Нужно срочно выжаться и просушить одежду, иначе задубеем.
– Я в кустиках…
– Я тебя всякую видал, – с напускной суровостью сказал Скворцов.
Даша покраснела и с неловкой грацией принялась раздеваться.
Выжали одежду спиной друг к другу, развесили волглое тряпье на ветках.
На две вещи можно смотреть бесконечно. Сергей и смотрел.
– Чего уставился, – Даша прикрыла груди ладошками. – Не смотри, я стесняюсь.
Он все-таки не мог удержаться, поглядывал искоса.
В Даше поражал контраст тонкой талии и полных грудей – ширины ее ладошек хватало чтобы прикрыть соски, с боков округло выпирало. От холода она тряслась, зубы стучали, губы посинели. Сергей сказал, что сейчас не до стеснений, можно и заболеть, сильно растер ее жесткими ладонями – сначала спину, лопатки, потом шершавый от мурашек зад, крепкие ноги с нежными подколенными «горлышками».
Когда он перешел к растирке ее плеч и рук, пальцы его – кончиками – задевали боковины тугих грудей. Эй! – предупреждающе
