их к ногам девицы.
— Извольте, ахрр-р. Это ваше.
— Благодарю. Любезный мужчина — такая редкость…
— Ах-фрр. Очень рад стараться.
— Угощайся.
— Ах-мрр. Какая добротная женщина! Вумен! Вери супер гууд баб! Я только что из-за кордона — там таких нет.
— О-о-о! — совсем растаяла девица. — Кушай, вот эту — она, кажется, получше. Нет, гнилая. Тогда вот эту…
Бяка, давясь и брызгая коричневой мякотью, заработал челюстями.
— Ах, нет! И эта гнилая, — расстроилась Проня. — Протухли все. Солнце. Жара…
— Ничего, мрр. Я так соскучился по настоящей пище, — Бяка подобрал вторую тыквочку. — Там у капиталистов хорошая еда — дефицит, люди жрут что попало, даже трупы. Фрр.
— Ах! Какой ужас! Тогда ещё вот эту попробуй.
Бяка скинул рубаху и принялся за третью. Культя, тихонечко поёрзывая, придвинулся к одной из откатившихся тыквочек. Но, только он успел колупнуть её пальцем, Проня фыркнула, подскочила, пихнула критика бедром и, подхватив плод, любовно положила его перед Бякой.
— Ничего никому не дам, — объявила девица. — Вы меня всё равно любить не хотите. Я теперь всё ему отдам. Всё, всё! Даже свою невинность.
Культя быстренько стал подбирать разлетевшиеся семечки. Проня топнула ногой.
— Ты, морда бесстыжая, семечки мои сожрать хочешь? Без разрешения? Да за такое дело Партбилета лишают!
— А ты сама-то сейчас Партийная? — спросил Культя вкрадчиво.
Бяка подавился куском, замер…
— Я?! — Проня выхватила красную книжечку. — Да я за свой Партбилет им тут всем кое-что поотрывала. Они мне ещё один предлагали, лишь бы я утихомирилась.
— Ах-р-р, какой баб! — радостно воскликнул Бяка. — Вумэн!
Проня распушила губы в довольной улыбке.
— Кажется, объелся, — торжественно объявил Бяка и раскатисто рыгнул. — Уф-р-р, больше не могу…
Девица сложила оставшиеся тыквочки в кучу, села рядом.
— А вы чего тут торчите? — с ехидцей спросила она Культю и Кнута. — Идите своей дорогой. Я вас больше и знать не хочу. У меня теперь новый товарищ ухажёр.
Бяка хозяйской рукой похлопал тыквочки и с самодовольным видом приобнял кормилицу. Проня игриво захихикала, выпустила язык и широко лизнула Бяку от пупка до макушки.
— Ах-мрр, — замурлыкал обжора и полез к девице под тряпки. Вытянув оттуда огромные колышущиеся груди, он стал подкидывать их, перекатывать, щекотать, охая и ахая от охватившего его восхищения. Проня заскулила в блаженстве, потянула Бяку за портки, горячо зашептала:
— Скорей, скорей, где он тут у тебя завалялся?
Бяка с достоинством засунул в ширинку руку по самый локоть и вывалил своё великолепие.
— Вот, фрр, мрр.
Проня встрепенулась. Она плотно прильнула к мужичку, впилась в губы, засасывая их вместе с носом, глазами и всем лицом по самые уши. Уже вдвоём они завозились в отчаянной спешке. Завязки, тряпки, рубахи, штаны, взлетали в воздух и падали, словно подбитые палками вороны, на землю. Культя подкрался к оставленным без присмотра тыквочкам, выхватил две и, стараясь не шуметь, стал быстро отходить. Кнут тоже прихватил парочку. Про Васю все забыли, и она, не умея воровать, уходила без добычи.
— А-а-ах! — вскрикнула Проня и завыла на все лады. Бяка тоже зафырчал и захрюкал.
Культя обмер от страху, оглянулся. Нет, этот вой был не из-за украденных продуктов, это был вой сладострастия.
Трое путников спешно уходили полями, чтобы стороной миновать опасный город Красносолнцевск.
А Проня и Бяка продолжали бешеную любовную оргию.
Ближе к вечеру Бяка вдруг с удивлением заметил, что его милашка больше не скулит, не стонет и не охает, и что он уже давно сношается с трупом. Проня не дышала. На её лице застыла счастливая улыбка, в глазах запечатлелось блаженство…
Бяка слез с туши, перезвездил её несколько раз, поцеловал в лоб и, смахнув скупую мужскую слезу, быстрым шагом направился к границе…
Путешественники спешили на север. День набирал силу. Безоблачное белесое небо источало жар, воздух дрожал, словно в лихорадке. Вдали из небольшого пруда колхозники таскали воду. Весело тренькали цикады, разноцветные мотыльки целовались с цветами.
На путников никто не обращал внимания. Известно ведь: идёт человек мимо — он не опасен, а вот если остановится, значит, что-то задумал.
Завечерело. Отлегла жара, воздух насытился свежей прохладой. Солнце провалилось за край земли, торопливая темнота жадно вылезала из ям и ущелий.
— Да… подвёл нас Сява, чтоб ему сдохнуть в безлюдном месте, — вздохнул Кнут.
— Да уж, да… — согласился Культя.
Вася посмотрела на товарищей и ничего не сказала. В эти последние дни она стала задумчиво молчаливой. Кнут тоже не выглядел весёлым. Он оживлялся лишь тогда, когда вспоминали об их нападении на закрома капиталистов. Это возбуждённое оживление вырубалы наводило Культю на неприятные мысли, не замыслил ли его товарищ измену Родине. Кнут, однако, не покупался на вкрадчивые вопросики критика и лишь толковал, что не мешало бы им тогда подебоширить в буржуйском логове покруче, а ещё лучше — совершить крупную диверсию.
— Эх, жаль, что мы там всё не подожгли, — огорчённо вздыхал вырубала и бил себя по колену огромным кулаком.
— Очень недальновидное сомнение, — выговаривал критик раздражённо. — Поджог мог бы послужить толчком к третьей мировой войне!
— Так уж и к войне, — кривился Кнут. — Не заметил разве, как они там с нами заигрывали? Бояться они нас до жути. А раз бояться — значит уважают!
Пустыню миновали, как в дурном сне, но всё-таки легче, чем в первый раз. Заранее удалось запастись картошками и тыквочками, приобретёнными исключительно в обмен на фантики. Способностями нигде не пользовались — опасались. Культя всё пытался загнать свой таз, но южане лишь изумлённо хмыкали, переглядывались и даже не торговались. На последний фантик Культя выменял толстых сушёных гусениц, не очень, правда, вкусных, зато достаточно питательных.
Город Красноздравск, первый после южных краёв, порадовал голодных и измученных путников щедрым рынком, на котором Культя и Кнут блестяще продемонстрировали свои способности.
Довольные, возбужденные, они поедали продукты, бурно обсуждая тяготы перехода через степь и пустыню.
— А помнишь, как ты пробовал глину есть? — смеялся Культя.
— А ты — чьи-то засохшие какашки?
— Это не какашки были, а косточки.
— А пахли, как какашки.
Кнут впервые слопал свои картошки, забыв покормить Васю…
Вечером друзья забрели в небольшую деревушку, чтобы попытаться всучить какому-нибудь простофиле Культину железяку.
Колхозник долго вертел таз и руках, стучал им об пол и сколупывал ногтем ржавчину. На негодующие Культины протесты заметил, что ржавчина — не металл, металл, мол, не сколупывается, а ржавчина ему ни к чему, потому что этой ржавчины вокруг и так целые горы. Так что нечего тут пыхтеть и возражать, когда человек вещь проверяет.
Культя согласился, что ржавчина — вещество бесполезное, никчёмное, но таз
