— Нет, — честно признался журналист Каммерер. — Я гораздо хуже. Я журналист.
— Пишете книгу о голованах?
— В каком–то смысле. А что?
— Нет, ничего. Пожалуйста. Не вы первый, не вы последний. Вы голованов–то когда–нибудь видели?
— Да, конечно.
— На экране?
— Нет. Дело в том, что именно я открыл их на Саракше…
Александр Б. даже привстал:
— Так вы — Каммерер?
— К вашим услугам.
— Нет уж, это я к вашим услугам, доктор! Приказывайте, требуйте, распоряжайтесь…
Я моментально вспомнил разговор Каммерера с Абалкиным и торопливо пояснил:
— Я всего лишь открыл их и не более того. Я вовсе не специалист по голованам. И меня интересуют сейчас не голованы вообще, а только один–единственный голован, переводчик миссии. Так что, если вы не возражаете… Я пройду туда к ним?
— Да помилуйте, доктор! — Александр Б. всплеснул руками. — Вы, кажется, подумали, что мы здесь сидим, так сказать, на страже? Ничего подобного! Пожалуйста, проходите! Очень многие так и делают. Объяснишь ему, что слухи, мол, преувеличены, он покивает, распрощается, а сам выйдет — и шмыг через мост…
— Ну?
— Через некоторое время возвращается. Очень разочарованный. Ничего и никого не видел. Леса, сопки, распадки, очаровательные пейзажи — это все, конечно, есть, а голованов нет. Во–первых, голованы ведут ночной образ жизни, во–вторых, живут они под землей, а самое главное — они встречаются только с теми, с кем хотят встречаться. Вот на этот случай мы здесь и дежурим — на положении, так сказать, связных…
— А кто это — вы? — спросил журналист Каммерер. — КОМКОН?
— Да. Практиканты. Дежурим здесь по очереди. Через нас идет связь в обе стороны… Вам кого именно из переводчиков?
— Мне нужен Щекн–Итрч.
— Попробуем. Он вас знает?
— Вряд ли. Но скажите ему, что я хочу поговорить с ним про Льва Абалкина, которого он знает наверняка.
— Еще бы! — сказал Александр Б. и придвинул к себе селектор.
Журналист Каммерер (да, признаться, и я сам) с восхищением, переходящим в благоговение, наблюдал, как этот юноша с нежным ликом романтического поэта вдруг дико выкатил глаза и, свернув изящные губы в немыслимую трубку, защелкал, закрякал, загукал, как тридцать три голована сразу (в мертвом ночном лесу, у развороченной бетонной дороги, под мутно фосфоресцирующим небом Саракша), и очень уместными казались эти звуки в этом сводчатом казематно–пустом помещении с шершавыми голыми стенами. Потом он замолчал и склонил голову, прислушиваясь к сериям ответных щелчков и гуканий, а губы и нижняя челюсть его продолжали странно двигаться, словно он держал их в постоянной готовности к продолжению беседы. Зрелище это было скорее неприятное, и журналист Каммерер при всем своем благоговении счел все–таки более деликатным отвести глаза.
Впрочем, беседа продолжалась не слишком долго. Александр Б. откинулся на спинку стула и, ласково массируя нижнюю челюсть длинными бледными пальцами, произнес, чуть задыхаясь:
— Кажется, он согласился. Впрочем, не хочу вас слишком обнадеживать: я вовсе не уверен, что все понял правильно. Два смысловых слоя я уловил, но, по–моему, там был еще и третий… Короче говоря, ступайте через мост, там будет тропинка. Тропинка идет в лес. Он вас там встретит. Точнее, он на вас посмотрит… Нет. Как бы это сказать… Вы знаете, не так трудно понять голована, как трудно его перевести. Вот, например, эта рекламная фраза: «Мы любознательны, но не любопытны». Это, между прочим, образец хорошего перевода. «Мы не любопытны» можно понимать так, что «мы не любопытствуем попусту», и в то же самое время — «мы для вас неинтересны». Понимаете?
— Понимаю, — сказал журналист Каммерер, слезая со стола. — Он на меня посмотрит, а там уж решит, стоит ли со мной разговаривать. Спасибо за хлопоты.
— Какие хлопоты! Это моя приятная обязанность… Подождите, возьмите мой плащ, дождь на дворе…
— Спасибо, не надо, — сказал журналист Каммерер и вышел под дождь.
3 июня 78–го года
ЩЕКН–ИТРЧ, ГОЛОВАН
Было по местному времени около трех часов утра, небо было кругом обложено, а лес был густой, и этот ночной мир казался мне серым, плоским и мутноватым, как скверная старинная фотография.
Конечно, он первым обнаружил меня и, наверное, минут пять, а может быть и все десять, следовал параллельным курсом, прячась в густом подлеске. Когда же я наконец заметил его, он понял это почти мгновенно и сразу оказался на тропинке передо мною.
— Я здесь, — объявил он.
— Вижу, — сказал я.
— Будем говорить здесь, — сказал он.
— Хорошо, — сказал я.
Он сейчас же сел, совершенно как собака, разговаривающая с хозяином, — крупная, толстая, большеголовая собака с маленькими треугольными ушами торчком, с большими круглыми глазами под массивным, широким лбом. Голос у него был хрипловатый, и говорил он без малейшего акцента, так что только короткие, рубленые фразы и несколько преувеличенная четкость артикуляции выдавали в его речи чужака. И еще — от него попахивало. Но не мокрой псиной, как можно было бы ожидать, запах был скорее неорганический — что–то вроде нагретой канифоли. Странный запах, скорее механизма, чем живого существа. На Саракше, помнится, голованы пахли совсем не так.
— Что тебе нужно? — спросил он прямо.
— Тебе сказали, кто я?
— Да. Ты — журналист. Пишешь книгу про мой народ.
— Это не совсем так. Я пишу книгу о Льве Абалкине. Ты его знаешь.
— Весь мой народ знает Льва Абалкина.
Это была новость.
— И что же твой народ думает о Льве Абалкине?
— Мой народ не думает о Льве Абалкине. Он его знает.
Кажется, здесь начинались какие–то лингвистические болота.
— Я хотел спросить: как твой народ относится к Льву Абалкину?
— Он его знает. Каждый. От рождения и до смерти.
Мы с журналистом Каммерером посоветовались и решили пока оставить эту тему. Мы спросили:
— Что ты можешь рассказать о Льве Абалкине?
— Ничего, — коротко ответил он.
Вот этого я боялся больше всего. Боялся до такой степени, что подсознательно отвергал саму возможность такого положения и был к нему совершенно не готов. Я растерялся самым жалким образом, а он поднес переднюю лапу к морде и принялся шумно выкусывать между когтями. Не по–собачьи, а так, как это делают иногда наши кошки.
Впрочем, у меня хватило самообладания. Я вовремя сообразил, что если бы эта псина–сапиенс действительно не хотела иметь со мной никакого дела, она бы просто уклонилась от встречи.
— Я знаю, что Лев Абалкин — твой друг, — сказал я. — Вы жили и работали вместе. Очень многие земляне хотели бы знать, что думает об Абалкине его друг и сотрудник голован.
— Зачем? — спросил он все так же коротко.
