— Дэнис, пожалуйста…
— В чем дело?
Действительно, в чем было дело?
— Вы выглядели так странно, когда я увидела вас из окна комнаты Джеймси…
— Мне нет никакого дела до того, в чьей комнате вы были.
— Нет, я не это хотела сказать. Джеймси там, конечно, не было. Я зашла поискать его, но его там не оказалось. Я никогда не бывала там прежде.
— Мне нет до этого дела.
— Дэнис, не сердитесь. Я не понимаю, почему вы выглядели таким взбешенным, когда увидели меня, и сделали этот жест. Я подумала, что вы позвали меня.
— Я не звал вас. Мне кажется, вы слишком часто суетесь не в свои дела и слишком много думаете. Если вы добьетесь того, что вас прогонят, это может разбить ей сердце.
— Но я же не могу остаться здесь навсегда, — сказала Мэриан. Она сказала так в раздражении, имея в виду: я не могу служить ей таким образом, это полумера, а не лечение.
Дэнис еще минуту смотрел на нее, легкий ветерок ерошил его иссиня-черные волосы. Затем он повернулся, прошел через дверь, захлопнув ее перед носом Мэриан. Девушка попыталась последовать за ним, но дверь как будто заклинило. Она несколько минут дергала ее, и та неожиданно с видимой легкостью распахнулась. Мэриан побежала за Дэнисом. Он поднимался к вершине утеса по склону, поросшему невысокой травой. Голубое полуденное небо было наполнено светом.
— Дэнис, Дэнис…
— Что еще? — Он снова остановился, глядя на нее скорее печально, чем сердито.
— Знаете, я не то хотела сказать. Я так же беспокоюсь о ней, как и вы. Дэнис, почему вы думаете, что я слишком часто суюсь не в свои дела?
Ветер, который дул здесь сильнее, теребил ее платье цвета корицы. Отсюда было видно изумрудно-аметистовое море.
— Оставьте в покое Джеймси и Скоттоу. — Джеймси и Скоттоу. Знаете, комната Джеймси заполнена самыми необычайными фотографиями Джералда.
— Я… — Значение увиденного нахлынуло на Мэриан. — Дэнис, эти двое, они?..
— Да. И вам лучше оставить их в покое. Эта парочка ревнивая и злобная. Я видел, как вы смотрите на Скоттоу. И видел, как Джеймси посматривает на вас. А здесь и так достаточно бед и жестокости.
— О Боже, — прошептала Мэриан. Сердце ее заныло от боли и страдания. Джералд потерян, Джеймси бесполезен. Она спросила: — Они всегда были такими, я хочу сказать, уже давно? Я не представляла, что у Джералда такие наклонности. Он совсем не похож на такого.
— Они часто не похожи. Уже почти три года. Вы не знаете, что сделал Джеймси или, скорее, что он пытался сделать?
— Нет, а что? Пожалуйста, расскажите мне, Дэнис. Вам лучше рассказать мне. Может, тогда я перестану вмешиваться в чужие дела.
Теперь они достигли вершины утеса, и дом почти скрылся за горбатым зеленым склоном позади них. Черные утесы казались одинокими, величественными, древними.
— Он попытался увезти ее.
— Джеймси попытался увезти Ханну?
— Да. Она не принимала в этом участия, даже не знала о его планах, он хотел похитить ее. Когда он только приехал сюда со своей сестрой, это было пять лет назад, он был совсем мальчиком и проводил с ней много времени, с миссис Крен-Смит, он был очень близок к ней, и она души в нем не чаяла, называла его своим маленьким пажом. Потом он начал взрослеть и был совсем не таким, как сейчас. И он решил похитить ее, посадить в машину и увезти. Возможно, ему бы удалось сделать это, но его застали, когда он упаковывал ее чемодан. Он не хотел увезти ее внезапно, без вещей. Скоттоу обнаружил его за сборами и заставил сознаться.
— Что произошло потом?
— Скоттоу здорово его высек.
— Боже мой. Бедный Джеймси. Но…
— После этого он стал рабом Скоттоу.
— Вы хотите сказать, он покинул Ханну и перешел на сторону Скоттоу?
— После того как Скоттоу поднял на него руку таким образом, Джеймси стал поклоняться Скоттоу, и Скоттоу совершенно завладел Джеймси. Вот как все произошло.
— Но, безусловно, такие вещи не могут происходить внезапно.
— Мы опоздаем на обед. Не забудьте о музыкальном вечере.
— Как странно. — Они начали спускаться вниз. — Кажется, все здесь имеют какую-то роковую тайну.
Она быстро взглянула на Дэниса. У нее не было намерения намекать на него.
Он мрачно выслушал ее слова.
— У всех нас есть какая-то вина.
— Кроме меня, — после минутного раздумья сказала Мэриан, обращаясь, скорее, к себе. — Кроме меня, кроме меня.
Гостиная всякий раз, когда ее периодически воскрешали, ухитрялась выглядеть весьма нарядной, особенно сейчас — с зажженными лампами, огнем в камине и высокими окнами, открытыми на террасу, откуда поступал благоухающий воздух, пропитанный живительными запахами моря и тамариска. Неяркий свет, падавший на мебель, заставлял ее смутно поблескивать, а разнообразные вещицы, случайно собранные здесь, как будто напоминали о прекрасных днях пятидесятилетней давности. В комнате ощущался дух умирающего расцвета. Снаружи воцарилась звездная ночь.
Музыкальный вечер, хотя и достаточно простой, оказался более изысканным, чем ожидала Мэриан. Две красивые рыжеволосые горничные из Райдерса сидели среди слуг у пианино, и одна из них, высокая девушка по имени Кэрри, открыла программу, сыграв без большого чувства, но очень правильно небольшое произведение Моцарта. Ей громко аплодировали, и Мэриан, хотя и поглощенная мрачными и печальными раздумьями, не могла не погрузиться в трогательно-нелепую и милую атмосферу любительского представления. Она улыбалась и аплодировала вместе с остальными, поймав взгляд Ханны. Было трудно поверить, что все на этом веселом маленьком семейном вечере совсем не такие, какими казались.
Следующим номером была игра двух темнокожих горничных Гэйза на каком-то струнном инструменте. Мэриан не видела такого прежде, он немного напоминал варган[10].
Звук был слегка гнусавым, бессвязным, но не лишенным приятности. Всем это тоже понравилось. Затем другая пара темнокожих горничных пела песни — одну по-английски, а две на своем родном языке. Песни были красивые и печальные, а голоса высокие. После этого состоялось исполнение на пианоле. Мэриан не обратила внимания, что большое пианино имело приставку пианолы. Управляемая другой горничной, пианола играла, в некоторых местах немного неровно, «Лунную сонату» Бетховена.
Мэриан не ожидала такого воздействия на свои чувства. Она думала, что будет смущена и тронута, но не была готова услышать серьезную музыку. Мэриан не отличалась музыкальностью и обычно избегала подобных мероприятий. Музыка расстраивала ее, так как, казалось, говорила ей только о печальных, трагических вещах. Эти скачущие звуки, эти погони, эти ускользающие, отчаянные повторения всегда казались ей одним долгим криком боли. В нынешней компании она не могла позволить себе такую роскошь, как слезы жалости к себе, являвшиеся для нее высшей данью искусству. Она оглянулась по сторонам: музыка собрала вокруг нее людей, которые так глубоко ее интересовали.
