Едва в замке повернулся ключ, юноша рысцой подскочил к двери и, приложив глаз к замочной скважине, увидел удаляющееся по коридору седалище Флэевых штанов. Он услышал, как Флэй свернул за угол, как где-то далеко хлопнула дверь, потом наступила тишина. Наверное, всякий на его месте подергал бы дверную ручку. Таков инстинкт, пусть и неразумный, но могущественный – первый порыв человека, желающего вырваться на волю. Стирпайк с секунду смотрел на ручку. Он слышал, как повернулся ключ. И не стал противиться простой логике разума. Оборотясь спиной к единственной в комнате двери, он высунулся в окно и глянул вниз.
Внешне Стирпайк производил впечатленье уродца, трудно, впрочем, было б сказать, чем оно, собственно, создается. Взятые по отдельности, части его тела выглядели достаточно ладными, но вот соединение их давало неожиданно кривое целое. Лицо юноши отливало глинистой бледностью и, если бы не глаза, могло показаться маской. Глаза, маленькие, темно-красные и пугающе пристальные, сидели очень близко.
Полосатая кухонная тужурка обтягивала его. Белая шапочка была сдвинута на затылок.
Глядя вниз, он подобрал губы и быстро обшарил глазами далекий дворик. Затем вдруг оставил окно и покружил своей странной полупробежкой по комнате, словно движимый потребностью заставить руки и ноги работать в одном ритме с мозгом. И снова вернулся к окну. Все вокруг тонуло в безмолвии. Послеполуденный свет начинал уже меркнуть в небе, хотя обрамленный окном вид башен и кровель еще сохранял теплые тона. Бросив через плечо последний, все охвативший взгляд на стены и потолок своего узилища, он сцепил за спиною руки и снова сосредоточился на узком окне.
На этот раз, рискованно перегнувшись за подоконник и обратив лицо к небу, он оглядел грубые камни стены над окном и обнаружил, что футах в двадцати вверху они переходят в свес сланцевой кровли. Кровля завершалась длинным отлогим хребтом наподобие контрфорса, а тот в свой черед уходил гигантским изгибом к главным крышам Горменгаста. Из двадцати футов над ним, казавшихся на первый взгляд неодолимыми, опасны были, как заметил Стирпайк, только первые двенадцать – всего лишь несколько выступов предлагали на этих неровно отесанных камнях головокружительно ненадежные точки опоры. Выше свисал с кровли сероватый, иссохший, полумертвый побег плюща, протягивая вниз мохнатую руку, по которой, если только она не разорвется под грузом его тела, залезть наверх будет сравнительно просто.
Стирпайк рассудил, что, добравшись до свеса, он сможет без особых трудов обойти весь внешний остов центрального Горменгаста.
Снова впился он взглядом в первые двенадцать футов отвесного камня, отбирая и изучая захваты, которыми сможет воспользоваться. Это осмотр оставил в нем неуютное чувство. Приятного ожидается мало. Чем внимательнее вглядывался юноша в стену, тем меньше нравилось ему предстоящее, однако он сознавал, что попытка может увенчаться успехом, если отдаться ей каждым своим помышлением, каждым нервом и каждой жилкой. Он выпрямился, вернувшись в комнату, к молчанию которой добавилось теперь ощущение надежности. Перед ним два пути. Либо ждать, и со временем Флэй предположительно возвратится и, как подозревал юноша, попытается вновь водворить его в кухню, – либо рискнуть и попытаться сбежать.
Резко сев на пол, он стянул башмаки и, связав их шнурки, повесил на шею. Затем запихал носки в карманы и встал. Приподнявшись посреди комнаты на цыпочки, он развернул ступни пятками вовне и ощутил, как их наполняет, покалывая, уверенная сила. Он резко распялил пальцы, чтобы пробудить руки. Ждать было нечего. Встав коленями на подоконник, Стирпайк развернулся лицом к комнате, медленно поднялся на ноги и замер, уже снаружи окна, с мерцающим на лопатках бездонным замирающим светом.
Не позволяя себе думать о веющей дурнотою пропасти внизу, Стирпайк впился взглядом в первый зацеп. Левая рука его ухватилась за верхнюю перемычку оконницы, правая ступня нащупала и обвила искривленными пальцами шероховатый каменный выступ. Почти сразу его прошиб пот. Правая рука поползла вверх, пальцы нашарили трещину, обнаруженную им при осмотре стены. Прикусив нижнюю губу так, что кровь заструилась по подбородку, он двинул вдоль стены левое колено. На все про все у него ушло минут, возможно, семнадцать, но по часам его колотящегося сердца он провел на обморочно раскачивавшейся стене целый вечер. Были мгновения, когда он почти уж решался махнуть рукой на жизнь и на все остальное и отвалиться спиною в пространство, которое разом покончит и с этой тяготой, и с этой тошнотой. В другие же миги он, отчаянно прижимаясь к стене, пролагая путь в тошнотворном тумане, обнаруживал, что повторяет строки каких-то давно позабытых стихов.
Пальцы почти уже не служили ему, колени и локти ходили ходуном, когда лицо Стирпайка кольнули изодранные волокна, свисавшие с мертвой ветви плюща. Он вцепился в нее правой рукой и ноги его тут же потеряли опору, так что миг-другой он провисел, раскачиваясь в пустом воздухе. Однако в руках еще сохранилась способность припрячь к работе мышцы, доселе не пригодившиеся, и хоть предплечья юноши хрустели от натуги, он пролез оставшиеся пятнадцать футов, продираясь сквозь плотную, колючую поросль, надежно его державшую, – лишь небольшие сучья с треском обламывались по бокам. Достигнув водостока, он лег ничком, обессилевший, сотрясаемый фантастической дрожью. Так он пролежал не менее часа. Затем, приподняв голову и увидев вокруг пустой мир замковых крыш, юноша улыбнулся. То была молодая улыбка, улыбка, шедшая его семнадцати годам, внезапно преобразившая пустоту нижней части лица и так же внезапно погасшая; оттуда, где он лежал поперек нагретых солнцем сланцевых плит, видны были только участки этого нового кровельного мира да огромный простор угасающего неба. Он приподнялся, опираясь на локти, и вдруг заметил, что та часть кровельного желоба, в которую упираются его ступни, вот-вот обломится и полетит вниз. Только проржавевший металл и отделял его весомое тело, лежавшее на крутом сланцевом скате, от долгого падения в маленький дворик внизу. Ни мгновения не помедлив, Стирпайк начал постепенно продвигаться по скату вверх, отталкиваясь ногами, втираясь лопатками в покрытую пятнами мха крышу.
Хотя какая-то сила и вернулась в отдохнувшее тело, юношу все же вырвало, пока он полз по сланцу вверх. Подъем оказался длиннее, чем представлялось снизу. Собственно, все, из чего состояла крыша – парапет, башенки, свесы, – оказалось гораздо большим, чем он воображал.
Добравшись наконец до конька, Стирпайк сел на него верхом, чтобы вновь отдышаться. Озера меркнущего дневного света окружали его.
