У меня могли быть лишь предположения, гипотезы, догадки. А Он — Знал. Знал изначально, что человечество — далеко не первая цивилизация на этой небольшой планете. Вхождение было той золотой нитью, которая связывала ушедшие цивилизации с идущими за ними.
Для Него не надо было гипотез, доказательств, научного анализа. Просто Он в этих цивилизациях бывал, Сам их видел и даже вступал с ними в определенные отношения. У земных ученых последней цивилизации такой возможности не было. Поэтому для ученых нужны были доказательства. Поэтому для земных ученых сильным потрясением оказалась одна недавняя находка: окаменевший череп человека, возраст которого не менее семи миллионов лет. Обезьяна превращалась в человека (по Дарвину) значительно позже, когда человек на планете Земля уже существовал, мыслил, творил, погибал, возрождался из пепла.
На самом деле: обезьяна произошла от человека. От того, который не проходил на следующую ступень. Который корчил рожи, дрался из-за банана, дня не мог прожить без скандала, вечно что-нибудь делил и знал одно лишь слово: «Дай!».
8. На эти ступеньки Он еще долго не мог наступить. И даже переступить через них не мог. Хотя к этому месту Он относился с большим уважением. Он сам сюда ходил много раз, еще задолго до того, как стал Им, еще в те времена, когда мог поплатиться за подобный приход и комсомольским, и студенческим билетом. О первом, признаюсь, особо не сожалели, но вот о втором…
И вот Он снова здесь, у этих ступенек. Вместе с Милочкой. Она пришла сюда два года назад, когда Кесарев сбежал от нее в Москву. Или те же два года назад в другом варианте ее судьбы, когда Кесарев слег с инсультом. Случившееся и привело ее сюда. Она прочитала пару популярных брошюр и даже «Библию для детей». И теперь, особо посвященная, тащила сюда за рукав всех, кто ни попадется под руку. Его она тоже привела сюда за рукав. Да так настырно, с таким напором, что у ступенек Он уперся:
— Дальше — не пойду!
— Я же тебя к Богу веду, — тащила Его Милочка изо всех сил, — к Богу!
По ступенькам, в которые Он уперся, спускалась старушка. Увидев сцену у первой из ступенек, перекрестилась. Взглянула на Него, как на безбожника, как на тварь падшую. Низко-низко падшую. Также посмотрели на Него в свое время и Капитоньева, и Якимова, увидев, что Он разогревал себе котлету на газовой плите во дни Великого поста. Они относили себя к особо посвященным. Они уже — там, в недосягаемом, в раю, на небесах. И где-то там, внизу, людишки. Вроде Него. Как фанатично, как настырно проповедуют эти дамы идеалы добра. Они так любят на всех углах рассказывать о своих пожертвованиях для церкви. Другим они милостиво протягивают длань свою, руку человека посвященного: прочитай брошюрку! Поднимись до меня!
А как Ему подняться до Милочки? Как до Якимовой? Как до Капитоньевой?
9. Сделать хоть что-нибудь приятное для И.Х., хоть как-то скрасить унылое впечатление от общения с представителями земной цивилизации стало для меня страстным желанием. Что я мог для Него сделать? Для Него, который мог больше, чем все человечество. Я повел Его в церковь. С Ним рядом я сумел эти ступеньки, на которые так и не затащила своего сильно изменившегося брата Милочка, переступить. Я часто приходил сюда еще студентом, когда за посещение церкви рисковал быть выгнанным из университета, ведь я учился на идеологическом факультете. Но кто-то все-таки донес. Я получил осуждение товарищей на комсомольском собрании. По сути — легко отделался: поставили на вид. Из университета все-таки не выгнали. В ту эпоху мы очень хорошо научились приспосабливаться. Мы ничего тогда не смогли изменить, а не приспособишься — сломают и выкинут.
— С коммунистами жить — по-коммунистически выть, — ходила крылатая фраза. И тем не менее, церковь из однокурсников посещал не я один.
Посещение церкви давало мне силу. Здесь я видел совсем не то, что окружало меня на улице, дома. Я не объяснял, куда веду Его, но Он пошел с интересом, с надеждой, наверное. Он слушал проповедь, опустив глаза в пол. Он оставался невозмутим, когда священник, пузатый, со спутанными волосами, во время речитатива негромко рыгнул, но очень артистично вышел из ситуации, затянув распевно низкую ноту. Две старушки перекрестились и продолжали слушать проповедь батюшки. Одна из старушек подошла к нам и сделала И.Х. замечание: он держал руки за спиной, оказывается, не полагается держать так руки во храме.
Он послушно переместил руки вперед себя. Мы молчали, боясь снова получить замечание, а сказать друг другу хотелось очень многое. Но Он умел прекрасно слышать без слов. В мыслях врать невозможно, невозможно лукавить. Он Слышал то, что вряд ли я осмелился бы сказать. В земном своем воплощении Он оказался человеком очень открытым и искренним. Эти качества совершенно естественны, когда мысли твои окружающие легко считывают. Скрывать их и лукавить бесполезно — все равно считают. Так же легко, как Он считывал чужие мысли.
Хоть Он и не предполагал создание организации, пропагандирующей Его учение, но то, что она существует и действует, Ему явно понравилось. Он подолгу рассматривал Лики на иконах, будто отыскивал черты дорогих Ему людей. Пусть Он встретит Их еще не раз, там, во Вселенной Волновой, но и здесь происходящее было для Него, похоже, не безразлично.
Особенно Его впечатлила небольшая иконка Богоматери, висевшая скромно в углу. Я знал, что церковь эта была возвращена епархии недавно, десятилетиями в ней был склад, и, похоже, этой иконой просто завесили дырку, зиявшую в стене. По старенькой штукатурке из-под иконы шла длинная извилистая трещина. Почему-то именно у этой небольшой иконы Он простоял так долго. Будто бы Он разговаривал с Ней. То, о чем Он с Ней говорил, так и осталось недоступным для моего внутреннего слуха.
— Мы — не такие, — вдруг отчетливо услышал я, будто загадочный невидимый рубильник включил звук на том месте, с которого мне Разрешено Слышать.
Не сговариваясь, мы сделали несколько шагов к выходу. Вышли на улицу. Когда мы спокойно уселись в парке, где ничто не отвлекало от беседы и никто, похоже, нас не слышал, И.Х. долго молчал. Похоже, Он слушал своим внутренним слухом все невысказанное мной: о потерянных поколениях, отлученных от Высшего Знания, о проигранной по дешевке судьбе целой нации.
— Обнаружилась страшная вещь: оказывается, все их молитвы обращены… к сознанию! — в Его голосе слышались грусть, сочувствие. — Посмотри, что они, эти милые несчастные бабушки в платочках, просят в своих молитвах: повысить зарплату зятю, простить за съеденное яйцо во время поста, «пятерку» просят для внука на экзамене, исцелить от аденомы дедушку просят. Одни рациональные понятия! А вдруг то, чего они просят, пойдет им же во вред? Они, что ли, лучше знают, что им на пользу?
