— Я оказал вам услугу, — сказал Кирк. — И я обещал относиться к вам честно. Это не просто слова. Я — капитан этого корабля, и каково бы ни было правосудие — здесь оно в моих руках.
— А я воспринимаю вас иначе. Вы стоите передо мной, как четкий символ нашего технологического общества: механизированного, электронного, обезличенного… и не совсем человеческого. Я ненавижу машины, капитан. Они обездолили человечество, лишили человека стремления достигать величие собственными силами. Вот почему я актер, играющий в живую, а не тень в видеофильме.
— Рычаг — всего лишь орудие, — возразил Кирк. — У нас теперь есть новые орудия, но великие люди выживают и не чувствуют себя обделенными. Злодеи используют, орудия чтобы убивать, как это делал Кодос. Но это не означает, что сами эти орудия — зло. Оружие само не стреляет в людей. Это делают люди.
— Кодос, — сказал Каридан, — кто бы он ни был, должен был решать вопрос жизни и смерти. Некоторые должны были умереть, чтобы остальные остались жить. Это право королей, но это и их крест. И командиров тоже. Иначе зачем бы вы оказались здесь?
— Я что-то не помню, чтобы мне пришлось убить четыре тысячи невинных людей.
— И я этого не помню. Но зато я помню, что остальные четыре тысячи были спасены. Если бы я ставил пьесу о Кодосе, первым делом я бы вспомнил об этом.
— Это была не пьеса, — сказал Кирк. — Я был там. Я видел, как это произошло. И с тех пор все оставшиеся в живых свидетели систематически убивались… кроме двоих или троих. Один из моих офицеров был отравлен. Я могу быть следующим. И вот вы здесь, — человек, о котором у нас никакой информации, больше чем девятилетней давности — и определенно опознанный, не важно ошибочно или нет ныне покойным доктором Лейтоном. Думаете, я могу все это игнорировать?
— Нет, конечно же, нет, — ответил Каридан. — Но это ваша роль. У меня своя. Я сыграл много ролей. — Он посмотрел на свои старческие руки.
— Рано или поздно, кровь холодеет, тело старится, и, наконец, человек начинает радоваться, что его память слабеет. Я больше уже не ценю жизнь, даже свою собственную. Смерть для меня — всего лишь освобождение от ритуала. Я стар и устал, и прошлое для меня — туман.
— И это все, что вы можете ответить?
— Боюсь, что так, капитан. Разве вы всегда получали то, что хотели? Нет, ни у кого так не получается. Но если вам так везло, что ж, — остается только пожалеть вас.
Кирк пожал плечами и отвернулся. Он заметил, что Ленора пристально смотрит на него, но ему было нечего ей сказать. Он вышел.
Она проследовала за ним. В коридоре, напротив двери, она произнесла ледяным шепотом:
— Вы — машина. С огромным кровавым пятном жестокости на металлической шкуре. Вы могли пощадить его.
— Если он Кодос, — ответил также тихо Кирк, — тогда я уже и так проявил к нему неслыханное снисхождение. Больше, чем он заслуживает. Если же он не Кодос, тогда мы доставим вас на Эту Венеции без всякого вреда.
— А кто вы такой, — угрожающе произнесла Ленора, — чтобы говорить о причиненном зле!?
— А кем я должен для этого быть?
Она, казалось, собралась ответить, в глазах ее металось яростное холодное пламя. Но тут открылась дверь, и показался Каридан, уже не казавшийся таким высоким и величественным, как прежде. По ее щекам побежали слезы; она протянула руки к его плечам, голова ее опустилась.
— Отец… отец…
— Пустяки, — мягко сказал Каридан, придав себе чуть-чуть былого величия. — Это давно прошло. Я всего лишь дух твоего отца, приговоренный являться в назначенный час ночи…
— Успокойся!
Чувствуя себя полудюжиной злобных чудовищ, Кирк оставил их наедине.
Для спектакля зал заседаний переоборудовали в небольшой театр; там и тут виднелись камеры, чтобы постановку по трансляции могли наблюдать те члены экипажа, которые должны были оставаться на своих постах. Свет уже погасили, и Кирк, конечно, снова опоздал. Он как раз опускался в свое кресло — как капитану, ему полагалось кресло в переднем ряду, и он, не мешкая уселся в него, — когда занавес раздвинулся и появилась Ленора в белом костюме Офелии и гриме.
Она произнесла чистым, почти веселым голосом:
— Сегодня Каридан представляет “Гамлета” — еще одну пьесу из цикла живых пьес пространства, посвященную традициям классического театра, которые, как мы верим, никогда не умрут. “Гамлет” — жестокая пьеса о жестоком времени, когда жизнь не стоила почти ничего, а честолюбие было всем. Это пьеса вне времени; она о личной вине, сомнениях, нерешительности и незаметной грани между Правосудием и Местью.
Она исчезла, оставив Кирка в задумчивости. Никому не нужно было представлять “Гамлета”, этот монолог предназначался только для него. Ему тоже не надо было напоминать, но послание, содержавшееся в прологе, он уловил.
Раздвинулся занавес, и пьеса началась. Но Кирк упустил большую часть начала, поскольку именно в эту минуту появился Мак-Кой и уселся рядом с Кирком, и довольно долго при этом устраивавшийся.
— А вот и мы, вот и мы, — пробормотал он. — За всю долгую историю медицины ни один доктор не поспевал к поднятию занавеса.
— Заткнись, — сказал ему вполголоса Кирк. — Тебя предупреждали заранее.
— Да, но никто не говорил мне, что в последнюю минуту я потеряю пациента.
— Кто-нибудь умер?
— Нет, нет. Просто лейтенант Дайкен удрал из госпитального отсека, вот и все. Мне кажется, он тоже хотел посмотреть пьесу.
— Но она транслируется в госпитальный отсек!.
— Я знаю это. Да успокойся ты, а? Как я могу что-то расслышать, если ты постоянно что-то бубнишь.
Ругаясь про себя, Кирк встал и вышел. Как только он очутился в коридоре, он подошел к ближайшему интеркому и приказал начать поиск. Но, по распоряжению Мак-Коя, он уже шел.
Но обычный поиск, решил Кирк, явно недостаточен. Вся семья Дайкена была уничтожена на Тарсе… и кто-то пытался убить его самого. На этот раз нельзя было допустить и малейшей случайности; во время спектакля не только Каридан, но и весь корабль мог оказаться во власти эмоций… или мести.
— Службе безопасности — тревога высшей степени, — приказал Кирк. — Обыскать каждый дюйм, включая груз.
Постепенно стала поступать информация, и он вернулся назад в преображенный зал заседаний. Он был все так же встревожен, но сейчас больше ничего не мог сделать.
До его ушей донесся звук барабана. Сцена была окутана мглой, рассеиваемой лишь красным светом прожектора, и актеры, игравшие Марцелла и Горацио, сейчас покидали ее. Очевидно, что шла уже пятая сцена первого акта. В красном луче материализовалась фигура призрака и подняла руку, приглашая Гамлета, но Гамлет отказался последовать за ней. Призрак — Каридан, снова поманил его, и гром барабана несколько усилился.
