— Да перестаньте вы паниковать! — сказал Нетудыхин, опять не сдержав себя.
— Никакой паники нет, — сказала твердо она. — Все равно это рано или поздно случится. Так лучше я уж тебе скажу заранее. Мало ли как со мной может дело обернуться. Одна я на земле, одна. Война всех у меня забрала. Эх, Тимоша, ничего ты не знаешь!.. Ладно, слушай и не перебивай. Мне и так нелегко с тобой разговаривать. Снимешь икону, раскроешь ее и посмотришь, что там лежит в середине. Кое-что из этого я хотела преподнести твоей жене. Но, видишь, как получается: никак не получается. Если умру, это тебе мой дар. Не транжирь только без крайней надобности. За Кузьму не забудь, похоронишь рядом со мной. Чтобы не было мне там скучно. А теперь ступай. Я устала.
Она закрыла глаза и отвернулась. Нетудыхин находился в крайней растерянности. Он не знал, как ему поступить в данном случае. Просто подняться и уйти казалось ему невозможным. Он долго, в молчании, сидел у ее кровати. Сумка с продуктами, которые он принес Захаровне, стояла рядом. Он выгрузил ее содержимое в тумбочку, потом, наклонившись, тихо сказал Захаровне:
— Я приду завтра после обеда. Вы меня слышите?
— Да-да, — сказала она, не открывая глаз. — Иди с Богом.
И Нетудыхин, с тяжелым чувством на душе, вышел из палаты. Было совершенно ясно: отныне его отношения с Захаровной переходят в качественно иную плоскость. И дело заключалось не только в признании хозяйки о ее сбережениях, нет, нечто большее теперь сближало их. Но подобрать этой новой ситуации определение Тимофей Сергеевич пока не находился. Что-то здесь еще не ухватывалось им, ускользало и больше чувствовалось, чем сознавалось. Удивила его, конечно, та твердость, доходящая до властности, с которой Захаровна вела с ним разговор. Такой ее Тимофей Сергеевич не знал. И досадно огорчила вновь возобновившаяся просьба о его женитьбе. Тут он утешить ее ничем не мог, хотя и подумал: "Может, она и права". Но та женщина, которая могла бы стать его женой, была сегодня от него далеко. Разменивать же в очередной раз любовь на сексуальное умиление — зачем? Это казалось ему бессмысленным и было бы для него повторением варианта с Натальей Сергеевной.
Понял Нетудыхин и то, что дарственный жест Захаровна не был результатом сегодняшнего ее положения. За всем этим стоял давно продуманный ею замысел. Но сейчас Тимофея Сергеевича больше тревожило, окажутся ли драгоценности хозяйки в сохранности. А вдруг Сатана их уже успел увести? И все обернется тогда совершенно катастрофической стороной: хозяйка, в минуты недуга, доверилась о своих сбережениях квартиранту, а он, негодяй, возьми да и укради их, — чем не версия? Очень правдоподобно, любой суд клюнет на такую версию. Лучше бы она ему о своих побрякушках вообще ничего не говорила.
Дома, в волнении, Нетудыхин снял запыленную икону и прошел с ней на кухню. Протерев Богородицу полотенцем, он раскрыл ее и обнаружил в корпусе иконы небольшой раздувшийся кошелек. Молча перекрестился: слава Богу, цел. Потом он расстелил на столе полотенце и высыпал на него содержимое кошелька. Рассортировал изделия. Получилось: пять золотых колец разных размеров; три перстня с камнями; золотые женские часы с браслетом; один кулон без цепочки; одно серебряное ожерелье; крупный золотой крест на цепочке с рельефным изображением распятого Христа; платиновая брошь, усеянная мелкими бриллиантами, — всего тринадцать изделий. Тринадцать! Опять эта чертова цифирь преследовала его. Но он не придал этому значения. Надо решать, куда теперь все это добро запрятать. Таскать ежедневно с собой до возвращения Захаровны? Тимофей Сергеевич сложил все драгоценности в кошелек и прикинул на руке вес: изрядно, только карманы обрывать таким кошельком. А может, положить его обратно и пусть он себе там лежит, как лежал до сегодняшнего дня? Нет, рискованно: за то время, которое Тимофей Сергеевич ежедневно отсутствует, можно до мелочей перешмонать не только комнату Захаровны, но и всю квартиру.
И тут Нетудыхин припомнил, что Кузьма, столкнувшись впервые с Сатаной, встретил того беспричинной и яростной агрессией. С чего бы это? Неужто собака интуицией учуяла в нем олицетворенное Зло? А ведь можно запрятать кошелек под коврик у Кузьмы. И тот падет трупом, но никого из посторонних не подпустит к себе. Это идея!
Он позвал к себе Кузьму, и они вышли в прихожую на обследование. Место для Кузьмы располагалось в боковой нише трехсекционной тумбы для обуви. Над ней размещалась вешалка для верхней одежды. По размеру ниши Захаровна сшила Кузьме толстый ватный коврик, и он служил собаке постоянным лежбищем.
Тимофей Сергеевич вытащил коврик, уложил в угол тумбы кошелек и опять застелил нишу ковриком.
— Место, Кузя, иди на место! — сказал он.
Пес нехотя повиновался, но не лег, а сел, совершенно не понимая, зачем это Тимофею Сергеевичу понадобилось загонять его в ящик среди бела дня. Он сидел и выглядывал оттуда на хозяина удивленными глазами.
— Отлично! — говорил Тимофей Сергеевич. — Отлично! Настоящая охрана!
И, приняв этот вариант хранения, через день, вернувшись с работы, Нетудыхин сразу же проверил: кошелек на месте? На месте. Ну и прекрасно.
Так, естественным ходом самой жизни, казалось, был развязан узел с золотом Захаровны. Однако хранить его под Кузьмой Нетудыхин решил только до возвращения хозяйки. Накануне ее прибытия он должен был вернуть кошелек на свое прежнее место. Как ситуация будет развиваться дальше, жизнь покажет.
Захаровна поправлялась медленно. Тимофей Сергеевич в эти дни метался между больницей, школой и домом. Наконец, больная поднялась и начала ходить. Еще через неделю исчезли хрипы в легких. Ее стали готовить на выписку. Нетудыхин был безмерно рад.
Лечащий врач сказал ему по телефону, что в субботу ее можно будет забрать. А в пятницу, придя домой, Тимофей Сергеевич решил переложить золото в икону. Полез под коврик — кошелька нет. Нетудыхин опешил. Прошелся рукой по всем углам — тот же результат. Вот это да!
Нетудыхин сел в прихожей прямо на пол и взялся обеими руками за голову. "Все, хана, партия сыграна! — сказал он себе. — Суши сухари, Тимоша!". Но когда, когда же этот проходимец успел увести кошелек, если еще утром Нетудыхин, уходя в школу, проверил наличие кошелька на ощупь и убедился, что он на месте? Крах, полный крах!
— Кузьма, сучок еловый, а ну иди сюда! Ты слышишь меня? Иди сюда!
Из-за поворота на кухню показался Кузьма. С виноватым видом и прижатыми ушами, он в нерешительности остановился на расстоянии метра от сидящего на полу хозяина.
— Что ж ты наделал, подлец? — сказал Нетудыхин. — Ты понимаешь, что ты натворил? Меня ж в тюрьму посадят за эти паршивые железяки! — Кузьма виновато склонил голову и то ли искренно сожалел, то ли просил прощения за содеянное. — Нет, ты мне тут рожи не строй! — говорил Тимофей Сергеевич. — Ты мне лучше скажи, кто здесь был? И где ты находился в это время? На кухне под теплой батареей, да? Конечно, на кухне. А где же еще? Сволочь ты, Кузьма, сволочь настоящая! А я-то ведь тебя другом считал! И как на друга понадеялся. Эх, ты! Иди отсюда! Глаза б мои тебя не видели! Пошел!
