– И ты бы убил Ричи? – Иггли выплюнула пафосное слово «убил» с неумелой злобой утраченной наивности. – Ты бы это сделал?
Я обнял ее за пухлые плечики и поцеловал долго и страстно, как любят все мои временные ассистентки. Иггли – сладкая девочка. Вкус ее пуританской зубной пасты, приправленный наивностью, возбуждал меня, и в моих трусах зашевелился Зигмунд. Рабочий день подходил к концу, последние клиенты разбрелись из приемной. Я хотел Иггли здесь и сейчас, но она вывернулась. Ее лицо пылало гневом и одновременно – обожанием. Я видел: она жаждет секса не меньше, чем мы с Зигмундом; но Ричи с Жизелью терзали ее мозг.
– Убил бы, да? – повторила она. Похоже, ее серьезно заклинило.
– Какой смысл лгать, – начал я. Бессовестная ложь. Смысл есть всегда. – Да, убил бы. – Но честность ее не впечатлила. Поэтому я продолжил в нежданном припадке вдохновения: – Ты что, не понимаешь? Я ведь помогаю совершить убийство из милосердия – эвтаназию – во имя более важных вещей.
Иггли задумалась.
– Каких, например? – переспросила она. До нее не доходило, но она хотела понять. – Каких, Бобби?
– Например, спасения умирающего брака, Иггли, – нашелся я. Зигмунд рвался в бой. – Брака, задыхающегося в предсмертной агонии.
Похоже, она поняла, потому что не сопротивлялась, когда я раздел ее и уложил на операционный стол. Затем очень медленно раздвинул ей ноги и провел между ними языком. Складки оригами ее плоти набухали; Иггли не двигалась.
Однако в миссис Манн я ошибся. И в Иггли тоже.
Наутро в кухне у меня зазвонил телефон. Я только что разморозил в микроволновке шесть сосисок и открывал банку консервированных грибов. Все еще сжимая банку с открывашкой в одной руке и три яйца в другой, я схватил трубку. Плохая идея, потому что после первой фразы дамы в трубке я выронил одно яйцо.
– Я подаю на вас жалобу в суд. – Плюх – и на линолеум. Я тяжело опустился на стул и пристроил банку с грибами на колени.
– Кто это? – спросил я, пытаясь выиграть время. Конечно, я знал. Я вспомнил ее глазки-буравчики – похоже, это у нее не просто вытесненное либидо, а кое-что пострашнее. – Откуда у вас мой домашний номер? – Любопытно, какой у меня пульс? Наверное, за сто сорок.
– От вашей ассистентки… Иггли, верно? Милая девушка. Вы такую не заслуживаете.
– Точно, – согласился я. Иггли? Сердце сжалось и застучало по клетке из ребер, точно кулак. – Такую я не заслуживаю.
Я знал, что будет дальше. Я – убийца. Я хладнокровно прикончил ее обезьянью малышку.
– Жизель была личностью, – сказала миссис Манн. Я сообразил, что она рыдает, и теперь с трудом пытается выровнять голос.
– Миссис Манн… – начал я.
– Что?
– Миссис Манн, я… – (Такими темпами все это перерастет в полный бред. Тем не менее, дело серьезно. В общем, сейчас я очень осторожно положу оставшиеся яйца и банку с грибами на пол и брошу в атаку фразу, которую женщины ненавидят. Ладно, поехали.) – Я все объясню.
– Давайте, попробуйте, – отрезала она. В голосе ее, словно трещинки, проскальзывали истеричные нотки, одна ошибка – и они превратятся в бездонную пропасть. – Объясняйте.
– Ваш муж сказал мне… – начал я. Но миссис Манн играла не по правилам и бесцеремонно меня перебила:
– Я знаю, что произошло. Он дал вам взятку. А вы… вы просто дешевый наемный убийца! Тысяча евро? Столько стоит для вас жизнь ребенка, мистер Салливан?
Слово «ребенок» прозвучало без капли иронии.
– Миссис Манн, – мягко одернул я, подумав: эти еврики пойдут на мою новую блестящую «ауди-нюанс», миссис, так что не надо! А затем повторил ее имя – еще мягче: – Миссис Манн, могу вам сказать, что процедура была абсолютно стандартной. Я усыпляю минимум пять приматов каждый рабочий день.
Дикое преувеличение, должен признать. Одного в месяц, не больше. И тут меня посетила мысль: может, сказать ей, что Жизель была смертельно больна? И при осмотре я обнаружил неоперабельную дисфункцию кишечника – у обезьян такое часто бывает, если их неправильно кормят. Возможно, прокатит. И женщина будет мне даже признательна. Но поздно: безумный голос миссис Манн снова обрушился на меня:
– Я вас по судам затаскаю! – завопила она.
Повинуясь какому-то инстинкту, я глянул на коврик в прихожей. И увидел одинокий белый прямоугольник. На конверте школьным почерком Иггли было выведено мое имя. Вот и все. Меня взяли в клещи.
– Пошла нах! – заявил я этой Манн и швырнул трубку.
Иггли явно принесла письмо сама. Оно было кратким. Она уходит «по этическим причинам» и «без колебаний» даст против меня показания.
Это «без колебаний» взбесило меня больше всего.
Я зажег конфорку и прибрал беспорядок. Тыча вилкой в сосиски, тихо шипевшие на сковородке, я размышлял о Жизели, невыносимых Маннах, глупой Иггли и ее заявлении, что она подпишется под иском миссис Манн. А ведь и вправду, вдруг понял я: за исключением редкой экзотики, вроде больного тарантула, или по-настоящему сложной операции, как с парализованной после аварии колли, чьи задние ноги я заменил колесиками в прошлом году, вся моя жизнь превратилась в скучную рутину из вакцинации кошек, лечения покалеченных кроликов, черепах с колотыми панцирями и обезьяньей психиатрии. Но таких приключений, как с Жизелью, мне не нужно.
И пока я наблюдал, как брызги жира с сосисок оседают на плитке за конфорками и застывают мутными каплями, меня посетила неожиданная, простая и умопомрачительно гениальная мысль. Приматы – в основном городское явление.
Так беги из джунглей.
Оставь их всех. Иггли, Маннов, человекоподобных и прочих обезьян. Можно передать клинику какому-нибудь начинающему мечтателю и смыться буквально за неделю. Перемена обстановки. Свежий воздух, и все такое. Коровы, овцы, гуси; животные, которые не зря едят свой хлеб и к тому же настолько просты, грязны и неприятны, что держат человеческую сентиментальность под замком. Деревенский край, возле моря. Илистые лагуны. Пляж. Закопать папу в песок и окурки. Отлить в волны. Запах попкорна. Секс на песке. Крабы.
В мыслях и на сердце стало необычайно легко. Переворачивая на сковороде сосиски, я вдруг заметил, что насвистываю «Сейчас или никогда».[2] Вот те на! Я ничего не напевал неделями. Радость завихрилась во мне глотком эфира. Я проткнул сосиски. Ням-ням! Слюнки текли при одной мысли о них. Из отборной свинины, расцвеченные темно-зелеными крапинками шалфея. Я вдохнул аромат, и сердце воспарило. Они пахли свободой.
Безграничная надежда – и блестящая трасса впереди. Моя машина мчалась на север к Тандер-Спиту, и голова кружилась от восторга – ибо мое будущее принадлежало мне.
