Так вот, мачеха и сводные сестры Золушки отправились на бал, а ее оставили дома. Но тут появилась крестная Золушки, которая была феей. Я и ее представила на своей мысленной диаграмме и провела жирную линию между нею и Золушкой.
Фея-крестная была, конечно, нейротипична. Она взмахнула волшебной палочкой, и Золушка получила золотое платье и хрустальные туфельки. Фея хотела, чтобы Золушку на балу приняли за свою и в то же время чтобы она оказалась лучше всех. Ее волновало положение Золушки в социальной иерархии, а это характерно для всех нейротипичных людей.
Фея сказала Золушке, что та должна уйти с бала до того, как часы пробьют полночь, — все просто. Гораздо проще всех остальных правил, которым следуют нейротипичные люди. Хорошо, что фея сразу сказала об этом Золушке. Обычно нейротипичные люди не говорили о правилах своей игры. Просто делали что-то свое, а потом, если я поступала иначе, они указывали мне, что я не права.
И Золушка отправилась на бал, а в полночь убежала оттуда и по дороге потеряла одну хрустальную туфельку. А потом принц разыскал Золушку, примерил ей туфельку, она пришлась впору, и принц сказал, что возьмет Золушку в жены. Мужчина утверждал, что Золушка очень обрадовалась. Я помню, что мама говорила то же самое, когда рассказывала мне эту сказку. Но я представляла тихую кухню, скамью, на которой Золушку никто не тревожил, и была уверена, что Эван Коллинз и тут ошибается.
— Почему она рада и счастлива? — спросила я.
— Потому что ее полюбил принц. И потому что она теперь станет принцессой.
Так может ответить только нейротипичный человек. Золушка счастлива из-за своих отношений с другим человеком и из-за нового положения в социальной иерархии. Если бы Золушка была нейротипична, она, конечно, была бы счастлива. Но я считаю, что она не нейротипична. А раз так, то и радоваться ей нечего. Принц захочет, чтобы она все время присутствовала на балах и наряжалась в красивые наряды. А ей больше нравится тихая, спокойная кухня. Так думала я.
— Мне кажется, она не рада, — промолвила я и отвернулась.
Мне нужно идти на встречу с доктором Родесом.
Я спешила в сторону домика подзарядки — невысокой металлической конструкции, в которой только-только мог поместиться мой робот. На крыше были установлены солнечные панели, они преобразовывали солнечный свет в электрическую энергию, которая потом хранилась в аккумуляторах внутри домика. По ночам я возвращалась в свое физическое тело, а робота оставляла на подзарядку.
Я аккуратно завела робота в домик задним ходом так, чтобы вилки зарядного устройства попали в гнезда на корпусе робота. После этого я неохотно вернулась в свое физическое тело, спавшее в резервуаре сенсорной депривации, лишенное всякой чувствительности.
Мне не нравилось мое физическое тело. Когда я находилась внутри робота, то могла регулировать многие ощущения. Если окружающий свет был слишком ярким, я могла снизить чувствительность моих зрительных рецепторов и тем самым уменьшить интенсивность света. Если звук казался мне слишком громким, я могла временно отключить слуховые рецепторы.
Возможности физического тела были намного более ограниченными. Я впустила сознание в физическое тело и начала слышать ритмичное жужжание насоса, который подавал жидкость в мой резервуар. Доктор Родес говорил мне, что это самый тихий насос из всех доступных, но, на мой взгляд, он был достаточно шумным, я ощущала его вибрации костным мозгом.
Сейчас я плаваю в маленьком море. Вода, поддерживающая мое тело, насыщена сульфатом магния и в пять раз выше по плотности, чем морская вода. По температуре она точно соответствовала температуре моего тела. Через внутривенную капельницу в мое тело поступали все питательные вещества, моча выводилась посредством катетера.
Я спала тут каждую ночь, а робот тем временем заряжался. Я могла при желании вылезти из сенсорного резервуара и сходить в гимнастический зал или в кафетерий, но обычно я никуда не ходила.
Я думала о человеке на берегу. Вспомнила, что Эван Коллинз просил меня рассказать о нем доктору Родесу. Иногда я быстро забываю разные вещи. Доктор Родес говорит, что у меня плохо развита кратковременная память. Но сейчас я вспомнила, что должна рассказать доктору Родесу об Эване Коллинзе и его сломанной ноге.
Я протянула руку, чтобы нажать на кнопку вызова сиделки. Пришлось преодолевать сопротивление воды, ощущение не из приятных. Потом я услышала дребезжание и лязг открываемого люка, который находился в одной из боковых стенок резервуара. Внутрь ворвался свет. Я сощурилась, а сиделка сняла с моей головы электроды.
Это была женщина с круглым лицом и темными волосами. Она что-то говорила мне.
— Ты меня помнишь, Анни? Меня зовут Кири. — Она улыбнулась, я кивнула в ответ, но улыбаться не стала. С меня и так уже было довольно, слишком много общения.
Сиделка помогла мне выбраться из резервуара, протянула полотенце и халат, но я продолжала молчать. Я знала, что она ждет, чтобы я завернулась в халат, но мне так этого не хотелось. Меня раздражало прикосновение к телу любого материала. С большой неохотой я все же надела халат. Босые ноги чувствовали прохладу бетонного пола.
Всегда, чтобы пообщаться с доктором Родесом, я возвращалась в свое физическое тело и всегда чувствовала себя при этом очень странно. Тело было тяжелым и неуклюжим, руки меня не слушались, так что даже надеть халат было довольно трудно. Кири дала мне стакан воды. Когда я выходила из резервуара, мне всегда хотелось пить.
На острове я была сильной. Мой робот мог мандибулами расщеплять кокосовые орехи, мог ходить по дну океана.
В физическом теле я была маленькой девочкой, худенькой двенадцатилётней девочкой. Моя мама была библиотекарем, папа — программистом. Он звал меня Маленький профессор. Я была частью программы, которую доктор Родес называл «терапевтическим вмешательством».
Мне больше нравилось находиться в роботе.
Из коридора донеслись голоса, люди смеялись и разговаривали друг с другом, кто-то шел по холлу. Обутые в кроссовки люди направлялись в кафетерий, в гимнастический зал, в спальные комнаты. Там они спят в настоящих кроватях. Все эти люди работают на горнодобывающую компанию «Атлантис». Они не являются частью экспериментальной программы. Все они обычные нейротипичные люди.
Кири провела меня по холлу.
— Мы идем не в ту сторону, — сказала я, когда мы свернули по коридору налево.
Кабинет доктора Родеса был направо.
— Сегодня мы идем в другой кабинет, — ответила она.
В этом другом кабинете на потолке жужжали лампы дневного света. Я видела, как они мигают. Когда-то папа говорил мне, что лампы дневного света мигают шестьдесят раз в секунду, потому что электрический ток шестьдесят раз в секунду меняет свое направление. Еще он сказал мне тогда, что большинство людей этого не замечает. Сам он замечал, но его это не раздражало.
