Свобода
«Вот и все! Я свободен! И – будь что будет!» – подумал он и шагнул дальше, вглубь леса. Едва заметная тропинка вела его в неизвестность. Прекрасные, высокие, раскидистые деревья, полные невыразимого величия, окружали его; их зеленые, желтые, багровые листья трепетали от малейшего дыхания ветра, подставляя себя потоку солнечного света. От запахов травы, опавших листьев и нагретой земли кружилась голова. Серебристые нити паутины флагами развевались надо всей этой растительностью. 232-ой пробирался сквозь, как ему казалось, дикие заросли. Но вскоре характер леса существенно изменился: буйные заросли уступили место кустарникам и лугам, зыбь теней на его плечах исчезла и уступила место солнечному свету, день обещал быть сухим и жарким. Между тем, луга постепенно превращались в газоны, а кустарники представляли собой стриженые композиции, все чаще встречались каменные скамьи. Сомнений не было – цивилизация наступала, подчинив себе лес и превратив его в парк. 232-ой с удивлением заметил – в столь ранний час он в парке один, и нет ровным счетом ничего, что могло бы угрожать ему. Впрочем, нет, он был не один – черная, с белой грудкой и белыми лапками кошка без всякого смущения бежала по тропинке, неся что-то в зубах. Пройти мимо такого чудесного существа не было сил, он остановился и почувствовал себя другим, новым от нахлынувшей свежести ощущения мира. Он стоял неподвижно, боясь испугать животное, и улыбался, восхищаясь красотой и грацией этого маленького существа. Живых животных 232-ой некогда не видел; мертвых – да, когда хозяин возвращался с охоты. Он живо вспомнил гордого хозяина и, глядя на кошку, которая деловито прыгнула на скамейку и прижала лапкой свою ношу, подумал, что охота – осквернение и разрушение свободной природы. 232-ой сделал несколько осторожных шагов вперед, чтобы лучше разглядеть животное. Но кошка прижала лапкой добычу – неизвестную ему птичку, цветные перышки которой были растрепаны; маленькая птичья головка свисала со скамьи. Он намеревался еще чуть приблизиться к кошке, но та издала какой-то урчащий звук, прижала уши к голове и вцепилась зубами в маленькое птичье тельце. А глаза зверька сверкнули сердито и угрожающе. Она как будто совсем недвусмысленно говорила: «Птичку ты не получишь, так и знай! Я съем ее сама и не с кем делиться не собираюсь!» 232-ой стоял тихо, не шелохнувшись, едва сдерживая смех.
– Ешь, я не трону тебя, – отчего-то вслух сказал он.
Кошка тут же успокоилась. Деловито ощипала птичку зубами, образовав вокруг себя и под скамьей ворох маленьких цветных перышек. Некоторые из них прилипли к ее мордочке и она, смешно фыркая, осторожно и умело убирала их лапкой. Когда появились первые капли крови, она с аппетитом принялась за еду. «Вот кошка, – думал 232-ой, – настоящее живое существо, спокойно доедает свой завтрак. Возможно, я тоже живое существо – человек. В таком случае, сама природа обязала меня есть человеческую пищу, и никакие запреты не станут мне преградой, чтобы осуществить это. И это будет настоящим доказательством моей человеческой сущности.
Умница киска!» – Воодушевленно подумал он, глядя, как кошка розовым язычком очищает свой мех – лапками терла мордочку, за ушками и, несомненно, ощущала себя счастливой. 232-ой почти физически чувствовал, как он меняется – уходит страх и жесткое самоограничение, приходят силы и уверенность в себе. «Несомненно, необходимо сделать лишь первый шаг на своем пути – просто поесть. И прекратить терзать себя ожиданиями и неизвестностью», – подумал он и решительно зашагал по парковой дорожке. В кармане его комбинезона гремела мелочь, которую он украл у детей хозяина, опустошив их копилки, перед тем, как покинуть дом. Он извлек и пересчитал деньги, но ему пришлось признать, что он не способен понять, много их или мало – он никогда не пользовался деньгами. Парк был безлюден, и он безбоязненно переходил с одной парковой дорожки на другую, пытаясь найти выход. Наконец, пройдя сквозь зеленую арку из деревьев, он обнаружил ворота кованого железа с затейливым узором. Это и был выход. Сразу за воротами, вдоль парка, тянулась асфальтированная дорога, по обе стороны которой вереницей росли деревья с раскидистыми кронами. За дорогой в особом порядке стояли двух-трех этажные дома, окруженные садами, цветниками и газонами. Высотных зданий здесь не было, возможно, это был небольшой городок, а, может, окраина большого города. Единственное здание выделялось из всего спокойного тихого ансамбля. Оно находилось напротив парковых ворот, через дорогу. К нему вели с десяток мраморных ступеней, что возвышало его над ландшафтом. Утреннее солнце малиновыми и желтыми бликами отражалось в стеклянных дверях здания – их было четыре. Большая, светящаяся неоном буква «Т» гордо венчала крышу здания.
– Тоннель! – вполголоса произнес 232-ой. Там, в доме хозяина, черпая информацию, предоставляемую компьютером, он узнал, что за стеклянными дверями – тоннель, в нем проходят железные дороги и там внутри, несомненно, множество торговых аппаратов с огромным ассортиментом вкусных вещей. По дороге почти бесшумно промчались две дорогие машины – начиналась активная жизнь городка. 232-ой, недолго думая, пересек дорогу, почти взлетел вверх по ступенькам и, удерживая взволнованное дыхание, лишь на миг остановился у дверей. Одна из них открылась, и он, шагнув вовнутрь, оказался на самом верху широкой многоступенчатой лестницы, ведущей вниз. Он не спеша спускался, давая себе возможность оглядеться и оценить ситуацию. Взору открылся большой мраморный зал, его разрезал пополам строй квадратных колонн, уходящих в далекую темноту тоннеля. По правую сторону от колонн располагалась широкая платформа с мраморными скамьями, до блеска отполированными миллионами человеческих прикосновений. По левую сторону, вдоль стены, находилось множество торговых аппаратов, что несказанно обрадовало 232-ого. Вероятно, рекламные компании немало потрудились, чтобы каждый проходивший мимо, имея при себе хотя бы несколько монет, обязательно сделал покупку, да не одну, а с удовольствием потратил все до копейки. Аппараты торговали конфетами в разноцветных золотистых фантиках, шоколадом разного сорта, булочками, печеньем, напитками, пирожными и еще чем-то таким, о чем 232-ой вообще не имел никаких познаний. Но внимание 232-ого привлекло мороженое. Реклама обещала неповторимый, богатый разнообразными оттенками вкус. А вкус для 232-ого был непознанной и необъяснимой тайной. Он, полный неизъяснимого смущения, засунул руку в карман, достал горсть монет и очень удивился и обрадовался – денег хватило на большую порцию мороженого, которую под торжественный музыкальный перелив аппарат 232-ому и выдал. Он взял золотистый, хрустящий фольгой пакет и едва не выронил его – изморозь обожгла пальцы. Горячая волна хлынула ему в лицо, он почти не дышал, пытаясь вскрыть фольгу, и она поддалась, обнажив пышную белую шапку мороженого в вафельном стаканчике. Воздух наполнился ароматом. «Как это едят?» – преодолевая волнение, спрашивал сам себя 232-ой. И тут же, неожиданно для самого себя, кончиком языка решительно лизнул верхний завиток лакомства. Реклама не обманула – оттенков вкуса 232-ой испытал предостаточно: сначала холодный колючий ежик промчался по его языку, затем свою партию сыграли сладкий, сливочный, карамельный вкусы, и в завершении добавилась легкая кислинка какого-то фрукта. Мороженое было восхитительно вкусным! И вкус этот опрокинул восприятие 232-ого. Магия, с которой он столкнулся, была невероятной и загадочной. Непостижимо, но сладость на языке давала ощущение радости, торжественного спокойствия и наслаждения. Почти не отрывая взгляда от мороженого, 232-ой медленно удалялся от шумных торговых аппаратов лишь с одним желанием – присесть на скамью и доесть мороженое. Робкий огонек надежды отразился блеском в его глазах: «Возможно, я – человек? И если так, страшно, – грусть стеснила его грудь, – как я мог влачить жалкое существование, жить без наслаждения. Чувствовать лишь страх неизбежного безвременного исчезновения, блуждание от сомнения к сомнению, от одного заблуждения к другому… – 232-ой шагал по краю платформы и предавался мыслям: – Я выбрал путь, и надо идти, ничего не отвергая решительно и ничему не вверяться слепо. И пусть…»
