Прежде всего нужно было узнать, кто они, эти люди из таинственного кооператива “Посредник”, и для чего им понадобился именно он, недоучившийся студент Степан Гравов? Спрашивать Сугробова об этом, конечно, бессмысленно, и все же он решил попробовать…
— Раз вы знаете о договоре, то, наверно, догадываетесь, зачем я вам понадобился, ведь не ради двадцати пяти процентов моего заработка организовал кооператив мое участие в этой экспедиции?
— Приятно иметь дело с догадливым человеком.
— Так что вам от меня нужно?
— Узнаешь в свое время. В договоре mhcvo разных пунктов, и все придется выполнять. Придет время, и тебе о них напомнят, а пока просто жди и не делай глупостей.
Сугробов нагнулся, сплюнул в зашипевшую за бортом воду и ушел не простившись, словно потерял к Степану всякий интерес. Догадки одна другой невероятней роились в голове Степана. Мафия по провозу наркотиков? Шпионская организация?
Скорее всего ему следовало сразу же рассказать обо всей этой истории капитану корабля, но Степан слишком хорошо понимал, как нелепо прозвучит его рассказ о могущественном кооперативе “Посредник”, и потому попросту решил выждать, пока хоть что-то прояснится, и у него появятся хоть какие-то доказательства. Не зря же они не оставили ему даже экземпляра договора…
После этого ночного разговора Сугробов стал держаться со Степаном гораздо фамильярней, словно лишний раз хотел напомнить, какая тайна их связывала. Но всякий раз, когда Степан пытался хоть что-то разузнать о своей дальнейшей судьбе, ловко уходил от ответа. Чтобы хоть немного уменьшить пытку неизвестностью, Степан стал избегать Сугробова, стараясь как можно реже выходить из своей каюты.
Ему все еще казалось, что, если не замечать происходящего, делать вид, что все идет по-прежнему, жить станет проще и легче.
Весь рейс до мексиканского побережья превратился для него в один долгий, как год, день, наполненный запахами разогретого металла и масла, жарой и невеселыми раздумьями.
В Веракрус теплоход пришел поздно вечером. Степан по-настоящему ощутил, что дорога окончена, что он действительно находится в чужой стране, лишь после того, как начались многочисленные таможенные формальности. У чиновника, с особенной тщательностью проверявшего документы пассажиров советского теплохода, образовалась длинная очередь. Стоя в ее хвосте, Степан заметил, что в зале никто, кроме руководителя их экспедиции профессора Силецкого, особо не суетится.
Степан все еще воспринимал происходящее как некую декорацию, словно сидел в кино и со стороны почти безучастно и отстраненно наблюдал за окружающим. Он все еще пытался себя убедить, что это несерьезно — не может быть серьезным…
От порта к отелю шла прямая, как стрела, улица. На ней раскинулись шумные ряды базара. Диковинные южные фрукты россыпями лежали на земле, мирно соседствуя с разноцветными фигурками, вырезанными из дерева, с плетеными узорчатыми корзинами, с глиняными божками, точными копиями бесценных остатков тысячелетней старины, извлеченных из-под развалин ацтекских пирамид. Даже гортанные выкрики продавцов не могли перекрыть рева ослов, утонувших в пыли задних дворов базара. Полыхающие всеми цветами красок наряды женщин словно подчеркивали скромные белые одежды мужчин — рубашка, полотняные брюки да неизменная широкополая шляпа. Впрочем, ближе к центру города одежда жителей Веракруса становилась вполне европейской.
За несколько стремительно промелькнувших дней он так и не сумел преодолеть странный стеклянный колпак, отделивший его от действительности. Это чувство еще больше усилила резкая смена декораций. Степан попал в другой век, в иную культуру, глазу нелегко было отыскать во всей этой пестроте хоть что-нибудь знакомое. Даже здания здесь не походили на те, к которым он привык. Слишком острые изломанные формы крыш, разноцветные мозаичные панно на фронтонах, соседствующие с пестрыми рекламными вывесками вездесущих американских компаний, как бы напоминали о том, что в этом мире не так уж давно смешалось вместе несколько разноликих цивилизаций.
Две недели экспедиция провела в Веракрусе. Готовили снаряжение, вьючных животных, искали опытных проводников. Предстоял нелегкий путь в глубь центральной мексиканской пустыни. Работы хватало на всех, и, поскольку должность младшего научного сотрудника не определяла какого-то конкретного участка, Степана использовали повсюду. Он то оформлял документацию, то проверял прибывающее снаряжение, то упаковывал вьючные ящики, то вместе с переводчиками закупал продовольствие и медикаменты. И все это время в нем подспудно накапливалось ожидание, росла тревога.
Его беспокоило, что Сугробов до сих пор никак не проявлял себя. Свое тревожное ожидание Степан невольно переносил на окружающих и даже на сам город. Ему казалось: на улицах, в пестрой сутолоке площадей, в разноголосице базаров затаилась неведомая опасность.
Лишь после того, как последние окраинные домишки Веракруса скрылись из глаз, Степан несколько успокоился. Но именно здесь, на окраине, произошло одно странное событие, натолкнувшее Степана на целую цепь новых невеселых размышлений.
Скрипучая арба неожиданно вынырнула из бокового переулка, и, чтобы пропустить ее, идущий впереди экспедиционного каравана погонщик придержал тяжело навьюченных мулов. Арба ползла медленно, и издали показалось, что она нагружена вязанками белого хвороста. Только когда повозка приблизилась, Степан разглядел в ней огромный человеческий скелет. Лишь после того, как прошло первое потрясение, Степан увидел, что шейные позвонки скелета увенчивает искусно вылепленная из папье-маше маска хохочущей смерти — это была всего лишь огромная кукла.
— Что это? Зачем это сделано? — впервые за всю дорогу он обратился к переводчику.
— Всего лишь смерть, — пояснил тот, — в городе готовится карнавал, праздник мертвых.
— Праздник смерти?
— Ну, если хотите. У нас смерть не считается чем-то ужасным, как привыкли думать вы, европейцы. Это всего лишь переход между двумя разными мирами. Смерть, жизнь… — переводчик достал из кармана серебряную монетку, подкинул ее и ловко поймал, — всего лишь две стороны одного и того же — как стороны этой монетки.
— Это я понимаю, могу понять, но праздновать смерть…
— Поминовение умерших празднуется всеми народами. У нас этот ритуал приобретает особое значение. Он всегда заканчивается карнавалом. Живые радуются тому, что еще живут, а мертвые — что уже умерли.
“Странная философия”, — подумал Степан.
