Высокий гость громко расхохотался и покачал головой:
— Вот дают! Однако пора нам и в путь, — и, поблагодарив председателя исполкома за гостеприимство, пожимая на ходу тянущиеся к нему со всех сторон руки, вернулся к своему ЗИМу.
Колонна машин проезжала через город на очень маленькой скорости. Гагарин стоял в автомобиле, приветственно подняв руку. На его сероватом от усталости и дорожной пыли лице светилась улыбка. Он с интересом разглядывал потонувшие в зелени палисадников дома, ловил ликующие взгляды парней и девушек, улыбался цветам, которыми забрасывали его машину. Пышные белые и алые розы, букетики полевых ромашек, васильков и маков бились о борта ЗИМа. Некоторые из них, брошенные неумелыми руками, попадали во вторую машину. На ней ехали два кинооператора и тучный, одетый в легкий белый костюм спецкор центральной газеты, сопровождавший космонавта. Его лицо не было сонным и флегматичным, как у некоторых толстяков. Напротив, плотно сжатые губы и складки в углах рта подчеркивали энергию. Он держал в руках раскрытый блокнот, но ничего в него не записывал, лишь наблюдал за всем происходящим выпуклыми серо-голубыми глазами.
Как только кортеж машин приблизился к центральной площади, все шесть городских духовых оркестров взорвались торжественным встречным маршем. Студенты, рабочие, дети, пенсионеры восторженно скандировали:
— Га-га-рин, Ю-ра! Сла-ва! Га-га-рин!
Юрий Алексеевич продолжал приветственно махать рукой. Усталая улыбка не гасла на его губах. На скрещении двух улиц — Первомайской и Ленинской — стиснутая могучим людским потоком колонна вынуждена была на некоторое время остановиться. Именно в это мгновение из толпы бросился к машине космонавта смугловатый курчавый юноша. Был он в красной старомодной ковбойке, какие уже давно не носят молодые люди в больших городах. Закатанные выше локтей рукава обнажали сильные руки. В правой из них белел конверт. Настойчиво работая локтями, юноша уже пробился в первый ряд встречающих.
— Юрий Алексеевич! Гагарин! — закричал он, стараясь обратить на себя внимание. — Возьмите это, Юрий Алексеевич!
Но сквозь медь шести духовых оркестров и приветственные крики горожан его голосу не суждено было пробиться. Правда, на какое-то мгновение их взгляды встретились: взгляд прославленного на весь мир героя и никому не известного провинциального парня. Может быть, почувствовал Гагарин, что юноша хочет сказать ему что-то особенное, свое, выстраданное. Но что? В следующую минуту внимание гостя было привлечено уже иным, и он потерял из виду этого неожиданно возникшего у самой дверцы машины парня. А тот, уже оттиснутый на второй план, все еще кричал:
— Юрий Алексеевич, возьмите письмо!
Гагарин дружески улыбнулся одному ему и закрыл ладонями уши, давая понять, что ничего не слышит. Видимо, «пробка» на площади была ликвидирована, и торжественный кортеж двинулся дальше.
Обдав парня горячим настоем бензиновых паров, рванулся передний автомобиль. В последней надежде парень бросился за второй машиной. Занятые своим делом кинооператоры не обратили на него никакого внимания. Тучный журналист в это время лениво прожевывал яблоко. Его выпуклые глаза вопросительно скользнули по лицу юноши.
А тот в последней надежде обратился к нему:
— Возьмите хоть вы письмо, товарищ. Юрию Алексеевичу передайте.
Рванулась мимо него и эта машина. Ветер разлохматил редкие волосы на голове журналиста. Толстяк недоуменно крикнул:
— Ну что там еще, молодой человек? Может, и вы в космос проситесь?
Кому-то понравилась эта шутка, и за своей спиной юноша услыхал смешки. Он подавленно отмахнулся:
— Эх, не поняли вы меня, товарищ.
Медленно растекалась толпа...
Как знакомо каждому из нас ощущение особой приподнятости, рожденное присутствием на каком-либо выдающемся событии! Пусть ты слушаешь видного политического деятеля, пусть встречаешь героя, или чествуешь убеленного сединами ученого, или сидишь, на стадионе, когда твои соотечественники — футболисты выигрывают важный трудный международный матч, — все равно ты до самого конца события ощущаешь себя полноправным участником происходящего. Но вот, оставшись наедине с самим собой, ты убеждаешься, что был всего-навсего небольшой частицей всеобщего ликования, которым сопровождалось событие. И самому себе в таких случаях ты кажешься в сравнении с промелькнувшим героем значительно меньше, чем есть на самом деле...
Так бывает в жизни. Но чувства, владевшие верхневолжским парнем, не сумевшим пробиться к Юрию Гагарину, были гораздо сложнее. Острая обида искала выхода. Прислонившись спиной к каменному забору городского сада, он, казалось, оцепенел. Мимо пробегали принарядившиеся девчонки, проходили в серой замасленной робе рабочие — им еще предстояло после встречи потрудиться в цехах по два-три часа. Музыканты несли под мышками тромбоны, валторны и геликоны. Местный поэт, размахивая руками, читал своим случайным попутчикам те самые стихи, какие он собирался прочесть Гагарину. Постепенно затихал многоголосый гомон и предвечерняя обычная тишина возвращалась в растревоженный Верхневолжск. Опустела, обезлюдела улица, а парень все стоял и стоял, думая о чем-то своем, неизвестном и непонятном для других. Пальцы стискивали конверт. Внезапно они разжались, и конверт упал в прибитую сотнями прошедших людей уличную пыль. Парень тотчас же нагнулся и поднял его. Поднес к глазам. На запечатанном конверте округлыми большими буквами было написано: «Первому космонавту мира майору Ю. А. Гагарину от А. Горелова».
Шевеля губами, перечитал он надпись и вдруг с яростью разорвал письмо на мелкие клочки. Потом кинул их в стоявшую рядом урну, над которой розовела жестяная дощечка: «Окурки и мусор бросать сюда».
Алексею исполнилось уже одиннадцать лет, а его мать все еще ждала мужа. Давно многие вдовы в округе, кто как мог, определили свои судьбы, а она все ждала. В свои тридцать восемь лет Алена Дмитриевна была еще хороша. Пышная до пояса коса так и осталась не обмененной ни на какие модные прически. Губы свои она только раз или два за всю жизнь, и то из озорства, подводила помадой, а в последние годы считала, что это для нее, вдовы, непристойно. Но, может, поэтому губы ее и не вяли...
Лишь в дни самых жарких полевых работ, чтобы не нарождались новые морщины (они и без того уже свились от горя в углах рта у Алены), она густо мазала лицо кислым молоком. И солнце ее щадило, не старило. Когда она, полногрудая и стройная, проходила в праздник по окраинным улицам или вечером на полевом стане пела с девушками песни, на нее заглядывался не один мужчина.
