Внутренний ребенок – он так раним, и его так легко потерять, в побеге за смыслом, который здесь. Ведь когда ты один, ты острее осознаешь чудовищную мысль, что единственный кто тебя понимает это ОН – далекий кумир и ветер за окном. А они оба рядом и так далеко одновременно, нельзя потрогать, и на самом деле в глубине души ты понимаешь, как обманываешь себя сентиментальностью. Что надо жить как все и не заморачиваться, но ты не можешь жить как все и терзаешь себя.
Выключил. Тишина. Только кулер жужжит, и клавиатура трещит под пальцами. Так на чем я остановился?
В этот день волна взаимных ощущений взмывает вверх, и темное покрывало чуть соскальзывает с бриллианта наших душ. Мы купили диск с фильмом, который так давно хотели посмотреть. «Амели»…
День стремительно пролетает, как брошенная в убыстренную перемотку магнито-лента, и вот вечер обнимает нас теплым дыханием начинающейся осени. Идем по бульвару, пиная ногами разноцветные пряные листья, вдыхаем острые запахи увядания, улыбаемся, разделенные на вселенные образов, а в моей новой черной сумке лежит, на дне, заветный диск с улыбкой Одри! Он ждет своего часа, храня лето и поцелуи. Мы смотрим друг на друга и не смотрим, мысли наши витают отдельно от реальности. Где мы? И теплота осеннего солнца тоже не замечается нами. И люди скользят мимо, машинально отклоняясь от нас.
«Сегодня Мирра с Вадимом не придут. Опять поссорились. И как она его терпит»? Рассеянно теребит футболку Оля. «Да, да, а ну их, побудем немного вдвоем». Рассеянно отвечаю я и делаю глоток из бутылки со Спрайтом в моей руке. Под”ходим к серой громаде дома, как всегда набив едой сумку в соседнем супермаркете и готовим ужин, стараясь преодолеть желание ума раствориться в каком-то абстрактном равнодушном покое.
Концентрируемся, осознаем все, что мы делаем. Иногда получается, иногда нет. Так невероятно сложно очнуться от анабиоза вечного сна. И вот это приносит первые плоды, сознание сужается, и я испытываю спокойную радость от мелькания ее рук рядом, готовящих салат. Улыбаемся. И садимся перед компьютером. Срыываем-м-м пластик обертки, в которой задыхается золотое солнце диска. Освободили. Ярко и смешно сверкает он в свете электро-лампы. Гасим ее! Шорох CD. Диск внутри. А Фильм на экране. Первые кадры почти не задевают наше напряженное, от постоянных попыток концентрации, сознание, но вот что-то происходит. По воздуху пробегает какая-то игривая искра, и напряжение спадает, шумит клен за окном. Мы целуемся и смотрим дальше.
«Знаешь, я всегда смотрю этот фильм, когда мне плохо, и он всегда помогает»! «Правда»? «Да, каждый раз открываешь в нем что-то новое, надо смотреть очень внимательно. Замечать все мелочи. Они важны, не забывай это. Может после первого просмотра не получится, но потом ты заметишь их в фильме». Смотрим на мелочи. Пропускаем сквозь себя, а в душе играет музыка фильма, истинно французская музыка. Такая романтичная. Простая и Сложная. Добрая и Злая. Покрывало, которым мы укрылись, сползает с нас, но мы не замечаем, понемногу начиная видеть смысл кино. Люди шагают внутри кадров, что-то делают и действуют, и мы шагаем вместе с ними, открывая себя. Слепой старик в фильме, с проигрывателем виниловых дисков на трясущихся руках. Он как мир, так же слеп и вращается вокруг себя, в своем выдуманном действии, не замечая настоящего.
Амели встречает этого старика, и он прозревает, прозревает и видит мир реальный. Она всех открывает, всех затормаживает, рвет ткань повседневности, прекращает нелепое вращение. Вот человек. ПРОООССТОО. Ч-е-л-о-в-е-к. Он каждый раз ходит по одной и той же улице, совершает одно и то же. Покупает курицу. Жарит ее. Ест. Смотрит телевизор. Каждый день действие повторяется. Он не может выйти за рамки этого действия. А она Показывает ему, намекает, говорит – ведь ты нужен своей семье, ведь у тебя есть Сын – вспомни о нем! И он вдруг видит и город, и солнце и людей. Себя в витрине Магазина. Он жил внутри слишком долго. И его действие становиться не приевшимся. Когда он добавляет в него иной смысл и видит мелочи. А про старика подробнее - его, хотя он слеп все равно, она хватает за руку и ведет за собой по улицам. Рассказывает о том, что происходит вокруг. Вот это лавка старьевщика, вот этот месье …он уже десять лет продает колбасу…А эта тетушка…Цветочница. Она продает такие красивые розы!
(Щелчок. Кадр с одного зубца перескакивает на другой. Чуть медленней, чем раньше. Секундная тьма. Но вот - пленка жизни в нормальном ритме).
Старик прозрел! Свет. Солнце. Люди. И я тут тоже. МЫ все. Все перестают бегать по укатанным дорожкам житейских дел и находят свое призвание. Амели смеется, и мы смеемся. И с ней сейчас видим мир реальный, покрывало окончательно сползло и наши сердца полны света, яростного света, от которого даже больно. Целуемся и говорим слова любви, ни следа от спокойного равнодушного покоя, что овладел нами днем. Фильм кончается, и мы курим в тишине, мы так любим тишину. Ведь в ней мы слышим себя! Обнимаемся и засыпаем после бурной двухчасовой нежности тел……
«Я люблю тебя…Я тебя»! В наши глаза заглядывает свет звезд……
Но все, на сегодня хватит. Уже два часа ночи, а завтра на работу. Ставлю «Hooverphonic» и ложусь в постель, слушаю спокойный голос певицы. Мне тоже спокойно. Ощущаю запах ее волос на одеяле, кажется жасмин, и в центре груди становиться тепло. Засыпаю с ее именем на губах. Кадр.
Снова пишу. Об ином дне? Да! Мы встаем и делаем завтрак и, расположившись на том же полу, жадно поглощаем макароны с сосисками, обильно политыми дешевым майонезом. «Слушай, там еще остался вчерашний салат»? Лениво пережевывая макаронину и заглядывая ко мне в глаза, спрашивает Оля. «Да, щас принесу». Открывая старенький, еще советский дребезжун-холодильник, украшенный наклейками а-ля фильмы ужасов, Годзилла в обнимку с Фредди Меркьюри, (правда, странное сочетание?), - я беру прозрачную миску с салатом и иду назад, по дороге поскальзываясь в лужице, оставленной кошкой, никак не желающей ходить по своим делам куда следует. «Блин, чтоб она сдохла», взрываюсь я, еле поймав взлетевшую под потолок салатницу.
Уже немного взвинченный, сажусь рядом с Олей, и молча накладываю салат ей на тарелку. Уничтожив салат, мы закуриваем и смотрим на грязные тарелки, которые надо отнести на кухню. «Лаки, я помою», угадывает мое желание Оля и уходит на кухню, на прощание многозначительно подмигнув и указав взглядом на постель. Я опять раздеваюсь и растекаюсь усталым телом по смятым простыням, вслушиваясь в журчание крана на кухне. Но вот он умолкает и скрипит дверь в ванной. Квартира наполняется смутным гулом, и чуть еле слышным свистом, это набирается ванная. Я слушаю эти звуки, пытаясь представить то, что сейчас делает Оля и улыбаюсь…
