Ознакомительная версия.
Но одно дело — Лах или Тацет, наиболее развитые государства Перицены, другое — Большая пустыня. Большая пустыня была населена почти первобытными дикарями и, ко всеобщему изумлению, заселена густо. Племена людоедов поделили между собой весь этот незавидный край и зорко следили друг за другом, малейшее нарушение границ охотничьих угодий — в силу, наверно, скудости последних, приводило к кровопролитным войнам, завершавшимся поеданием убитых и пленных. Дикари не терпели чужаков, случайно заблудившиеся таковые немедленно оказывались на пиршественном столе — жестокая необходимость, вызванная постоянной угрозой голодной смерти… однако понимание этого не упрощало задачу исследователей, впрочем, число объектов, подлежащих исследованию, было неисчерпаемо, и до пустыни как-то не доходили руки. Но полгода назад ультразвуковое прощупывание ряда барханов в центральной части пустыни, предпринятое несколькими энтузиастами с орбитальной станции «Перицена», обнаружило развалины города. Бесплодные споры — бесплодные, ибо на этих барханах с удобством расположились шалаши одного из самых крупных племен пустынных варваров — длились до последнего месяца, когда разведчики, работавшие в Лахе, сообщили о большом походе лахинов в пустыню. Что понадобилось лахинам на этой безводной земле, какие непонятные причины толкали их на тяготы и смертельные опасности войны с дикарями? Неизвестно. Подоплека похода держалась в тайне, и знало ее, видимо, лишь ближайшее окружение Первого Лахина. Как бы то ни было, представился удобный случай…
— Эй, Дан! Куда тебя несет? На сковородку захотелось?
Дан оглянулся. Поэт махал ему рукой с холма, возвышавшегося среди барханов в направлении, противоположном тому, в каком он рассеянно брел… черт возьми, прямо к границе отбитой у дикарей зоны пустыни!..
Когда Дан подошел к костру из все тех же палок, на котором булькало в кривобоком мятом котелке какое-то сомнительное варево — Поэт, почему-то вообразив себя кулинаром, вознамерился сварить суп с кореньями из некоего безымянного зверька, Поэт и Маран, разлегшись на песке, обсуждали бакнианские проблемы. Хотя Поэт присоединился к ним неделю назад, разговоров на тему Бакнии практически не было, если не посчитать таковым обмен репликами между Мараном и Поэтом при первой встрече, что-то вроде «Ну как там?» — «По-старому». С Даном Маран эти вопросы тоже в последнее время почти не затрагивал, а сам Дан помалкивал из деликатности, потому и сейчас с интересом прислушался.
— Один это всегда диктатура, — говорил Маран сухим, лишенным оттенков голосом. — Неважно, диктатура правителя или диктатура организации. А диктатура и свобода несовместимы. Любая диктатура стремится к подавлению инакомыслящих, это ее естественное свойство, неотъемлемый атрибут.
— Все-таки многое зависит от личности, которая эту диктатуру возглавляет, — возразил Поэт. — Были же просвещенные императоры. И потом, разве та же диктатура Лиги при Изии и при тебе — одно и то же?
— Может, и нет. Но это ненадолго. Личность, которая по своей собственной природе тяготеет к свободе — свободе мыслей, а следовательно, определенной свободе действий… естественно, не только для себя, но и для других… такая личность чужда системе, и в силу этого система рано или поздно отторгает ее, заменяя подходящей себе. Диктатура предполагает Изия или Лайву, либо других, им подобных.
— И в чем же ты видишь выход?
— Сломать. Сломать систему. До конца.
— Ты имеешь в виду?..
— Распустить Лигу.
— Лигу спасителей отечества? — сказал Поэт с притворным ужасом. — Спасителей! Отечества! — И улыбнулся.
Но Маран был серьезен.
— Да. Разогнать. Всех. Другого выхода нет, в противном случае все будет возвращаться на круги своя. Рано или поздно.
Поэт перестал улыбаться.
— Я думал над этим. Но как к этому подступиться? Ломать систему снаружи — это опять кровь, насилие и неизвестность. Изнутри?
— Именно.
— Ты же пробовал.
— Нет. Ломать систему я не пробовал. Во всяком случае, целиком. Так, детали… Хватался за одно, за другое… Я слишком поздно все понял, Поэт, и плохо использовал свой шанс… если, конечно, он у меня был.
— Может, и не было. Она крепко сколочена, эта система. Боюсь, что надо либо взяться за топор, либо ждать, пока она начнет подгнивать. А ты полез ломать здоровые бревна голыми руками…
— Не такие они и здоровые, — возразил Маран. — Просто надо было сначала определить, где гниль, а потом уже браться за дело. Ума не хватило, вот что…
Они замолчали.
— Слушай, Маран, а что ты подразумеваешь под понятием «определенная» применительно к свободе? — спросил Дан, заходя с противоположной стороны костра и присаживаясь на небольшой бугор из слежавшегося песка.
Маран удивленно поднял глаза.
— Ну не может же быть неограниченной свободы действий. А если кому-то взбредет в голову взорвать, допустим, десяток домов со всеми жителями? Или начать войну?
— Кстати, о войне, — вставил Поэт нерешительно. — Честно говоря, я не хотел тебя расстраивать, поэтому молчал, но… — он сделал длинную паузу, словно сомневаясь, стоит ли продолжать.
Маран сел.
— Ну же?!
— Лайва приказал возобновить работы над боевыми ракетами и всемерно их форсировать.
— Вот как?
— И боюсь, что… У меня создалось впечатление, что он относится ко всей этой ерунде с освободительным походом всерьез. В отличие от Изия. Для того, как я понимаю, это была больше риторика, способ отвлечь людей от насущных проблем… А Лайва… То ли он сумасшедший, то ли похлеще…
— Похлеще? — удивился Дан.
— Фанатик, — пояснил Поэт хмуро.
— Дае? — спросил Маран.
— Дае отказался. Категорически. Попросил освободить его.
— Это невозможно, — сказал Маран глухо. — Лайва никогда его не отпустит. Даже если б можно было без него обойтись. Он жив?
— Жив. Но…
— В тюрьме. На каторге? Нет, конечно. Оттуда трудно, но можно бежать. В Крепости?
— Да. Не думаю, чтобы с ним решились расправиться. Правда, некоторые из его бывших сотрудников рьяно взялись за дело, но… Что там, Дае есть Дае.
Маран встал. Глаза его зло блеснули.
— Говорил я… — начал он недобрым голосом. — Я выгляжу трусом и предателем… какое выгляжу — я и есть трус и предатель! Пока я болтаюсь по курортам… — он махнул рукой и отвернулся.
— Хорош курорт, — сказал Поэт с вымученной улыбкой. — Пустыня и дикари. Или ты думаешь, что в камере Крепости тесней, чем в желудке людоеда?
Маран не ответил.
— У людоедства есть свои преимущества, — заметил Дан. — На Перицене полно народов, которые людоедством не увлекаются, но зато отравляют свои копья и стрелы всякой гадостью. А наши приятели беспокоятся за свое пищеварение и избегают ядов.
Ознакомительная версия.