Тогда Джонас предложил:
— Научи меня водить корабль. Мы улетим, сделаем тебе операцию, а потом вернемся обратно.
Я решила попробовать. Мы старались, но… Проклятый климат планеты, казалось, задался целью нам помешать. Весь Сезон Снегов держались страшные морозы, Сезон Вербы зарядил затяжными дождями, и солнечные панели, торчащие из боков вездехода словно небольшие крылья, генерировали очень мало энергии. А потом полетел электромотор, приводящий в движение все шесть колес. И хотя двигатель самой машины работал, передвигаться вездеход больше не мог. На нем до корабля было три часа ходу. Пешком же — полдня.
А затем у нас родился ребенок. Тайлер. Я разрывалась между ним, Джонасом и кораблем. И все ждала, что проклятая болезнь вот-вот скрутит меня.
Каждый раз, когда я смотрела на сынишку, я сходила с ума, думая, что он останется без матери. И, чтобы отвлечься, я как одержимая работала над кораблем, наплевав на то, что мне вредны напряжение и стресс.
Оборудование выходило из строя, сыпались детали. Я чинила коллектор — ломалось устройство причаливания и ориентации. Едва я заканчивала с ним, начинал барахлить отражатель. И так — до бесконечности. Но я упорно возвращалась на корабль. Уже даже не столько с надеждой когда-нибудь улететь — чем больше проходило времени, тем меньше я в это верила. Я окуналась в работу, чтобы не думать о неизбежном. …Шло время, а болезнь не прогрессировала. Головные боли навещали меня редко. Может ли пыльца исцелить меня? Я не знала. Но хотела в это верить. Хотела — и отчаянно боялась.
***
Я слышу, как присвистнул Джонас, и выхожу на крыльцо. Мои сорванцы, кроме двух волков, притащили из Леса барсука. Расцарапанная мордашка Стива светится от счастья. Еще бы — барсуки сплошь покрыты шипами, их удается убить не всякому охотнику, так что у двенадцатилетнего мальчишки есть повод для гордости. Тайлер посматривает на него снисходительно. Не потому, что он на два года старше. Он сегодня убил поганую черепаху, а это на всей Самарии не под силу никому, кроме его отца.
Я прячу улыбку и спрашиваю:
— Откуда ссадины? Опять с мальчишками из деревни дрался?
Стив задирает нос и гордо заявляет:
— С ними подерешься! Они же ни за что в жизни сдачи не дадут! — Мнется и смущенно продолжает: — Мы с Тайлером… э-э… поспорили… Мам, это нечестно, он сильнее. Научи меня драться так, чтобы я мог его победить! Ты ведь умеешь!
Да, я умею. Умею так, как никто больше на Самарии.
— Кулаки надо пускать в ход только по делу, — строго выговаривает тем временем Джонас нашему старшему. Тайлер виновато опускает голову.
До нас доносится звук церковного колокола, очень слабый — наш дом стоит на самом отшибе. Это потому, что мы отлучены от церкви, и в деревне нас не жалуют.
Джонас берет добычу наших мальчишек, и мы отправляемся на рынок. Проходим мимо двух холмиков под корявыми осинами. Муж приостанавливается у одного, с небольшой каменной стелой и надписью на ней — "Марта Экер". Это мать Джонаса. Она умерла несколько лет назад. На соседний холм муж старается не смотреть. На этой могиле стоит простой деревянный крест с небрежно нацарапанной надписью "Волчара".
Заканчивается Сезон Солнца, погода стоит хорошая, и потому мы идем не спеша. Идем мимо общественных полей, мимо пекарни, мимо дома плотника Винтера. А у кузницы задерживаюсь уже я. Я всегда здесь останавливаюсь.
На дворе кузницы ржавеют груды металлических обломков. Но мое внимание привлекают не они. Среди железных останков стоит крепкая, высокая машина на шести колесах. Ее матовая поверхность покрыта всего лишь легким налетом ржавчины, а из боков торчат небольшие крылья.
Каждый раз, когда я останавливаюсь и разглядываю ее, я неизменно ловлю на себе взгляд мужа. Он смотрит на меня с такой пронзительной грустью и болью, что у меня щемит сердце.
Эта машина влечёт меня, вызывает смутную тревогу и бередит душу. Она будит во мне какие-то неясные воспоминания, но, как я ни стараюсь, я не могу выудить их из памяти…
Джонас осторожно берет меня за руку. Я вздыхаю, и мы продолжаем наш путь к рыночной площади.
