И конечно, все обошлось бы, если б Густафссон, как собирался, на утро пришел бы к своему хозяину с повинной и объяснил, почему ему пришла в голову мысль взять эти деньги. По зрелом размышлении он наверняка осознал бы свою ошибку.
Но такой возможности ему не представилось.
Он стоит в кабинете хозяина, он уже захлопнул сейф, повесил на место ключ и погасил настольную лампу. Сейчас он уйдет. Неожиданно во всем здании вспыхнули неоновые лампы, и на пороге показался сам хозяин.
– Что вы здесь делаете, Густафссон? – грубо закричал он.
– Я? – Густафссон на мгновение растерялся. Но только на мгновение. Тон хозяина разозлил его. Сперва тот обманул его на пятнадцать тысяч, теперь орет на него. Густафссон не сомневался в своей правоте.
– Взял то, что мне причитается.
– Что вам тут причитается?
– А то вы сами не знаете! Вы платили мне меньше, чем полагалось. На всех солидных предприятиях люди теперь получают на двадцать процентов больше, чем я, хотя десять лет назад мы с ними получали поровну. У них заработная плата росла быстрей, чем у меня, потому что они состоят в профсоюзе. Так тянулось год за годом, а ведь сначала между нами не было никакой разницы...
– Не понимаю, о чем вы толкуете. Поговорим, когда вы протрезвеете.
– Конечно.
Густафссон выражал свои мысли не совсем четко. Но его точка, зрения была ясна. Он чувствует, что с ним обошлись несправедливо. Его заработная плата, как образно выразился на суде защитник, шла по лестнице пешком, тогда как заработная плата других поднималась на лифте, пусть даже порой этот лифт и барахлил.
Но хозяину наплевать на доводы Густафссона. Он сердито глядит на него и вдруг замечает у него в руке деньги.
– Что это за деньги?
– Мои. Семь тысяч, чуть больше. Но это еще меньше половины того, что мне с вас причитается...
– Вы посмели взять деньги из сейфа? Немедленно положите их на место!
Хозяин достает связку ключей и делает шаг в комнату. Но Густафссон твердо уверен в своей правоте.
– Послушайте, хозяин, – говорит он, – я проработал у вас пятнадцать лет, а получаю всего тридцать пять тысяч в год, тогда как...
– Это не так уж мало. Когда я начинал, мне платили двести крон в месяц.
Ловкий работодатель любит сравнивать ежегодную зарплату своих рабочих со своим месячным заработком, который он, как новичок, получал сорок лет назад. Но Густафссон уже давно не новичок.
– Пятнадцать лет, хозяин. У всех моих приятелей заработная плата за это время выросла гораздо больше, чем у меня. Вот, посмотрите.
Он наклоняется к письменному столу, берет карандаш и тянется за бумагой.
– Что вы себе позволяете? Как вы смеете прикасаться к моему письменному столу?
– Я только хотел показать вам этот расчет на бумаге. Тогда бы вы убедились, что это действительно мои деньги.
– Немедленно положите их в сейф!
– Не положу!
Густафссон крепче сжимает в руки деньги и стискивает зубы.
– Положите их на место и убирайтесь! И чтобы ноги вашей здесь больше не было!
– Это мои деньги, – говорит Густафссон и пытается запихнуть их в карман.
– Оставьте деньги! Или я сейчас же вызову полицию!
Густафссон похолодел. Но этот холод не имел никакого отношения к страху, просто его охватило чувство, что он сжег за собой все мосты и его ждут новые, лучшие времена. Он, точно герой фильма, осуществил акт справедливости и готов захлопнуть за собой дверь. Деньги принадлежат ему, говорить больше не о чем. Засунув их в карман, он мимо хозяина направляется к двери. Гордый и независимый.
Но все не так просто. Хозяин хватает Густафссона за плечо и пытается залезть к нему в карман.
– Только посмейте уйти с деньгами! – кричит он.
– И посмею!
Хозяин вцепляется Густафссону в воротник, чтобы удержать его. Но именно этого ему делать не следовало.
В то же мгновение Густафссон взмахнул рукой, Чтобы не потерять равновесия, скажет он потом на суде, это не был удар. Хозяин же, напротив, будет утверждать, что это был именно удар, причем удар недозволенный, хулиганский, левый кулак Густафссона с такой силой обрушился на челюсть хозяина, что тот растянулся на полу. На его несчастье ,' ножки у массивного письменного стола были сделаны в виде львиных лап. Падая, он ударился лицом об одну из ножек. Он потерял сознание, челюсть у него оказалась вывихнутой и несколько зубов выбиты.
Но об этом Густафссон еще ничего не знал, он прошел через склад, спустился по лестнице и вышел на улицу. Он только отметил про себя, что хозяин замолчал, и его это обрадовало. Должно быть, понял, что Густафссон прав.
Вскоре, однако, его взяло сомнение. С каждым шагом к дому его все больше и больше охватывала тревога. Он не поехал на автобусе. Ему хотелось идти, бежать – когда человек бежит, он как бы убегает ото всех своих огорчений. Густафссон уже не раз замечал это.
По пути он сворачивает в парк, делает там несколько кругов, спускается на каток, устроенный на пруду, и начинает скользить по льду, словно решил установить новый мировой рекорд. Он похож на ребенка, который хочет идти домой, но боится.
Густафссон вдруг протрезвел. Нужно пойти домой и все рассказать Ингрид, она такая умная, все понимает, она поддержит его и уж, верно, найдет какой-нибудь выход, надо спешить. Он снова пускается бегом.
Когда Густафссон подходит к дому, у подъезда стоит полицейская машина.
Густафссона приговорили к полутора годам тюремного заключения. Ему не помогли ни чистосердечное признание, ни горькое раскаяние, ни старания защитника, представившего его образцовым супругом и отцом семейства, готовым на что угодно ради блага своих близких, отказывающимся от любых радостей и удовольствий для себя лично, здоровым, гармоничным человеком, который больше всего на свете любит общение с природой. Он, как сказал защитник, увлекается спортивным ориентированием, и это увлечение отвлекало его от всего, что должно было непосредственно его касаться. Именно поэтому он никогда не интересовался трудовыми соглашениями и профсоюзами. Его прельщала только природа. Он читал карты, как другие читают книги, – глядя на карту, он видел леса и горы, среди холмов петляли ручьи и тропинки, синели озера, долины раскрывали ему свои нежные объятия.
Так говорил защитник, с влажным блеском в глазах он рассказывал, что с самого раннего детства дети Густафссона полюбили природу, он научил их ориентироваться в любой местности, ездить на велосипеде, разбивать палатку, других летних удовольствий для этой семьи не существовало.
– Для такого человека, – говорил адвокат, – для человека, привыкшего бродить по дремучим лесам, тюремное заключение будет более тяжким, чем для любого другого, кем бы тот другой ни был.
