— Но я вовсе…
— Хорошо, хорошо, — прервал его Баренбойм, махая пухлой рукой. — Ты совершенно верно ставишь вопрос, что ты с этого будешь иметь. Если я вижу, что кто-то из моих служащих сорит своими деньгами, то задаю себе вопрос, что он делает с моими. Понимаешь?
Загнутые вверх уголки губ Плита поднялись еще выше, и, следуя его примеру, Карев улыбнулся.
— Это хорошо, — признал он.
— То, что я скажу сейчас, понравится тебе еще больше. Как ты знаешь, в последнее время мы ввели в бухгалтерии много новых методов. Согласно с двадцатилетней ротационной системой, моего главного бухгалтера ждет понижение в должности через три года, но в связи с недавними процедурными новшествами он готов ускорить свой переход на низшую должность. Не пройдет и года, как ты мог бы занять его место.
Карев сглотнул слюну.
— Но ведь Уолтон отличный бухгалтер, — сказал он. — Я бы не хотел сталкивать его…
— Вздор! Уолтон работает у меня более восьмидесяти лет и, уверяю тебя, не может дождаться, когда снова окажется у подножия лестницы и начнет карабкаться вверх ступенька за ступенькой. Он делал это уже трижды, и ничто не доставляет ему большего удовольствия!
— В самом деле?
Карев отогнал мысль, что по правилам ротационной системы он тоже в конце концов будет вынужден отказаться от должности руководителя. Он чувствовал, как золотые столетия стелются перед ним как мягкий бесконечный ковер.
Зная, что его посещение кабинета председателя не избегнет внимания большинства служащих, Карев поборол искушение пораньше уйти с работы и поделиться новостями с Афиной. «Рабочее время не сократишь», — мысленно сказал он себе и сидел, прикованный к столу, отдаваясь свободному течению мыслей, которые порой заставляли кружиться его голову. Было уже довольно поздно, когда он вспомнил, что обещал Афине приехать ровно в пять и помочь подготовиться к небольшому приему, который она сегодня устраивала. Взглянув на циферблат, вытатуированный на запястье, кожа в пределах которого изменяла положение частиц пигмента в зависимости от передаваемых сигналов времени, он понял, что на дорогу до дома ему осталось неполных полчаса.
Когда он выходил из конторы, сидящая у стола с административным компьютером Марианна Тоун подняла голову и посмотрела на него.
— Уходишь раньше, Вилли? — спросила она.
— Немножко. Мы устраиваем сегодня прием, и я должен принять в нем участие.
— Приходи ко мне, и устроим настоящий бал, — предложила Марианна, с улыбкой, но серьезно. — Будем только ты и я.
Это была высокая полноватая брюнетка с широкой в бедрах фигурой и разочарованием во взгляде. На вид ей было лет двадцать пять.
— Только ты и я? — повторил Карев, уклоняясь от ответа. — Вот не знал, что в душе ты такая обыкновенная.
— Я не обыкновенная, а ненасытная. Так что скажешь, Вилли?
— Женщина, а где твоя девичья скромность? — спросил он, направляясь к выходу. — До чего уже дошло? Человек не чувствует себя в безопасности в собственной конторе.
Марианна пожала плечами.
— Не бери в голову, на будущей неделе я ухожу, — сказала она.
— В самом деле? Очень жаль. А куда?
— К Свифтсу.
— Ого! — воскликнул Карев, зная, что Свифтс — это компьютерное бюро, принимающее исключительно женщин.
— Понимаешь? Но так, пожалуй, будет лучше всего.
— Я должен бежать, Марианна. До завтра.
С неясным чувством вины Карев заспешил к лифту. Бюро Свифтса было известно по деятельности своего Клуба Приапа, и переход туда Марианны означал, что она отказывается от бесконечных попыток обратить на себя внимание исправных мужчин. Он предполагал, что там она будет счастлива, хотя и сожалел, что Марианна, женщина с фигурой, созданной для рождения детей, обрекает себя на общение с пластиковым фоллусом.
Перед зданием Фармы царил пронизывающий для поздней весны холод, хотя несостоявшуюся метель удалось загнать в Скалистые горы. Карев отрегулировал помещенный в поясе термостат и торопливо миновал охранника, все еще расстроенный за Марианну. Эксперимент с Е.80 должен удаться, подумал он. Ради нас всех.
Повернув к своему болиду, он краем глаза заметил, что по земле на краю стоянки движется какой-то комок. В первый момент он не мог понять, что привлекло его внимание, но в конце концов различил силуэт крупной жабы, облепленной пылью и пеплом. Горло ее равномерно раздувалось. Он сделал шаг, переступив через жабу, подошел к болиду и быстро уселся на него. Он знал, что при въезде на станцию метро образуется, как обычно в часы пик, пробка, и если он хочет попасть домой пораньше, то времени терять нельзя. Он включил турбину, добавил газу и выехал на автостраду, направляясь на юг. Проехав около километра, он вдруг затормозил и, урча что-то сквозь зубы, повернул. Оказавшись снова перед зданием Фармы, откуда уже выходили служащие, а на стоянке фары бросали во все стороны ослепительные лучи света, он нашел жабу, сидевшую на том же месте и все так же раздувавшую горло.
— Иди сюда, малютка, — сказал он, беря в ладони холодное, покрытое песком тело. — После полугодового сна любой перепутал бы стороны света.
Он подождал перерыва в движении, перешел на другую сторону автострады и бросил жабу в сборный бассейн, темные воды которого подмывали дорогу. Теперь мимо него непрерывно мчались болиды и автомобили, поэтому он с трудом перебрался к своей машине. Гадая, заметили ли его действия из будки охранника, он влился в движение, однако эти несколько потерянных минут оказались решающими. Чтобы попасть на станцию метро, он потратил еще десять минут и застонал при виде очереди на выезде.
Уже стемнело, когда он, наконец, добрался до зарядной станции. Автоматический погрузчик сфотографировал регистрационный номер болида, после чего всунул его в туннель метро, оставляя шасси на транспортере, который поднял их к северному выходу, чтобы ими мог воспользоваться какой-нибудь проезжающий экипаж. Когда его машина проходила через шлюз, Карев попытался расслабиться. Благодаря многотонному давлению сжатого воздуха он мог доехать до отстоящей на сто миль другой станции за двадцать минут. Однако на северном конце трассы его ждала еще одна очередь за шасси, и он высчитал, что опоздает домой на час.
Он было подумал, не позвонить ли жене, воспользовавшись болидофоном, но передумал. Слишком многое нужно было сказать.
Афина Карев, стройная, узкая в бедрах и гибкая, как змея, брюнетка, могла, расслабившись, свить свое тело, как пружину, а в приступе гнева напрячь его, как стальной клинок. Правильность ее черт нарушало только слегка западающее левое веко — памятка из далекого детства — из-за чего лицо ее иногда выглядело заговорщицки. Карев вошел в типичный для служащего со средними доходами дом-купол, за который выплачивал растянутый на сто лет кредит. Афина, готовясь к приему, успела уже сложить внутренние стены. На ней было световое ожерелье, окутывающее ее блеском драгоценностей, отраженных в море солнечного света.
