— О, — только и сказал Эдвин. К его разочарованию, четырнадцатая комната оказалась всего-навсего пыльным чуланом, стены которого были покрыты коричневым пластиком. Она не шла ни в какое сравнение с теми комнатами, что открывались в его предыдущие дни рождения. На шестой год он получил класс, где теперь проходили уроки. На седьмой — комнату для игр. На восьмой — музыкальный салон, на девятый — ему открылась чудесная комната — кухня, где горел настоящий огонь! На десятый год была комната, где стоит фонограф, вызывающий голоса духов с черных дисков. На одиннадцатый — большая комната, которая называется Сад. Там лежит удивительный зеленый ковер, который нужно не подметать, а стричь.
— Не отчаивайся, иди-ка сюда, — сказала Мать и втолкнула его в чулан. — Это волшебная комната. Сейчас увидишь. Ну-ка, закрой дверь.
Она нажала какую-то кнопку на стене.
— Не надо! — закричал Эдвин, потому что чулан вдруг задрожал и начал ползти вверх.
— Не бойся, малыш, — сказала Мать и взяла его за руку.
Мимо них уходила вниз какая-то черная стена, в которой то и дело виднелись двери. Около одной из них чулан скрипнул и остановился.
— Ну-ка! Открой!
Эдвин осторожно открыл дверь и заморгал глазами.
— Высокогорье! Это же Высокогорье! Как мы попали сюда? Где гостиная, где же гостиная, Мама?
Она взъерошила ему волосы:
— Я же сказала, что это волшебная комната. Мы прилетели сюда. Теперь раз в неделю ты тоже будешь летать в класс, вместо того, чтобы бегать по всем лестницам!
Эдвин смущенно оглядывался по сторонам, не понимая, как все это произошло.
— О, Мама, как здорово… — прошептал он.
Потом они блаженствовали в саду, растянувшись в густой траве и потягивая яблочный сидр из большущих чашек. Мать несколько раз вздрагивала, услышав грохот монстров за лесом. Эдвин поцеловал ее в щеки:
— Не бойся. Я тебя защищу.
— Я знаю. Ты — защитник, — сказала она, но продолжала то и дело бросать взгляд в сторону деревьев, как бы опасаясь, что именно они являются источником хаоса, который все обратит в пыль.
Когда солнце уже стало клониться к закату, они увидели какую-то блестящую птицу, с грохотом пролетевшую высоко над деревьями. Втянув голову в плечи, они бросились домой, ожидая, что вслед за этим грохотом грянет буря — раскаты близкого грома предвещали грозу. Но птица скрылась, а за окном спокойно сгущались сумерки.
Они еще немного посидели в гостиной. Мать задумчиво потягивала шампанское из высокого бокала. Затем она поцеловала Эдвина и отправила его спать.
У себя в спальне он медленно раздевался и думал о том, какую комнату он получит через год, через два года… А на что похожи эти чудовища, монстры? Они убили Господа… Интересно, что такое «смерть»? Наверное, это такое чувство. Наверное, оно так понравилось Господу, что он никогда не вернется. Может быть, «смерть» — это путешествие?
Внизу раздался звон разбитого стекла. Наверное, мать уронила бутылку шампанского. Эдвин замер от того, что его пронзила странная мысль: «А какой бы звук раздался, если бы упала сама Мать? Если бы она разбилась на миллион осколков?»
Проснувшись утром, он почувствовал странный запах. Так пахло вино. Эдвин потянулся в кровати. Он прекрасно себя чувствовал. Сегодня, как обычно, его ждет завтрак, уроки, обед, занятия музыкой, потом час или два — электрические игры и, наконец, самое интересное — чай на мягкой зеленой траве. Вечером опять уроки — они будут с Учительницей читать книги из библиотеки, и он узнает что-нибудь новое о том нездешнем Мире, который скрыт от его глаз.
Ой, он же забыл отдать матери записку Учительницы! Нужно сейчас же сделать это.
Эдвин быстро оделся и распахнул дверь. В доме стояла непривычная тишина.
— Мама, — позвал он. Никто не отзывался. — Мама! — закричал он и бросился вниз.
Он нашел ее там же, где оставил вчера вечером в гостиной. Мать лежала на полу с разбитым бокалом в руке. Рядом валялась бутылка. Она была невредима, но все вино из нее вылилось, оставив на ковре ядовитого цвета пятно. Мать была все в том же зеленом платье. Она, наверное, очень крепко спала и не слышала шагов Эдвина. Он подошел к столу. Стол был пуст. Это поразило Эдвина. Сколько он себя помнил, на этом столе по утрам его всегда ждал завтрак. Но сегодня его не было!!!
— Мама, проснись, — он обернулся к ней. — Где завтрак? Проснись! Мне идти на уроки?
Она не шевелилась.
Эдвин бросился наверх. Безмолвные коридоры и лестницы летели ему навстречу. Вот и дверь класса. Тяжело дыша, он постучал. Молчание. Он стукнул сильнее, и дверь, жалобно скрипнув, приоткрылась.
Класс — пустой и темный. Веселый огонь не потрескивал в камине, не играл отблесками на потолке. Кругом не было слышно ни звука.
— Учительница!
Он замер в центре безжизненной холодной комнаты.
— Учительница?!
Слабый луч света пробился через цветное стекло, когда он приподнял штору.
Эдвин мысленно приказал, чтобы огонь загорелся в камине. Он зажмурил глаза, чтобы дать время Учительнице появиться. Затем он открыл глаза и замер, ошеломленный тем, что он увидел на ее столе. На аккуратно сложенном сером платье с капюшоном лежали ее очки и одна серая перчатка, Эдвин потрогал ее. Другой перчатки не было. Рядом лежал жирный косметический карандаш. Эдвин задумчиво провел им несколько линий на ладони.
Повернувшись, он подошел к стене и потрогал ручку маленькой двери, которая всегда была закрыта. Ручка неожиданно легко подалась, и дверь раскрылась. Перед ним был маленький коричневый чулан.
— Учительница! — позвал он, потом вскочил в чулан, захлопнул за собой дверь и нажал на красную кнопку в стене. Чулан стал опускаться, и с ним опускался вниз какой-то мертвящий холодок.
Мир был безмолвен, холоден и спокоен. Учительница ушла, а Мать — спит. Чулан опускался, зажав его в железных челюстях. Но вот вдруг остановился.
Что-то щелкнуло, и дверь открылась. Эдвин вышел и очутился… в гостиной. Самое удивительное, что не было никакой двери — только раздвижная дубовая панель.
Мать спала все в той же позе, неловко повернув руку, рядом с которой лежала мягкая серая перчатка Учительницы. Он поднял перчатку и долго разглядывал ее. Ему стало страшно.
Всхлипывая, он побежал наверх. Камин был холодный, комната пуста. Он бросился обратно, приказывая столу накрыться скатертью-самобранкой с завтраком.
Стол оставался пуст. Эдвин наклонился к матери, затормошил ее, умоляя проснуться.
Ее руки были холодны.
Мерно тикали часы. Пыль играла в лучах солнечного света. Наверное, она опускалась через все Миры, прежде чем осесть здесь, на ковре. Эдвин проголодался, а Мать все не двигалась.
