Сгрудившиеся вокруг остальные с интересом наблюдают за происходящим и обсуждают процесс, наверное, в полголоса.
Лицо первого мертвеца под действием жидкости вскипает и пенится, сползая с черепа, как расплавленная пластилиновая маска. Потеряв зрение, он невольно поднимает руку и пытается протереть глаза. Но глаз уже нет - вместо них только серая пена. Его пальцы проникают в опустевшие глазницы, за ними устремляется туда же и кислота.
Один из солдат подходит поближе и даже присаживается над телом на корточки, чтобы получше рассмотреть постепенно оголяющийся череп. Другой отворачивается и начинает блевать, чем вызывает дружный смех и, наверное, подколы.
А тот, другой, с топором, все рубит и рубит. Может быть, топор действительно слишком мал и туп, а быть может, солдат просто растягивает действо, чтобы дать остальным - особенно молодняку - возможность проникнуться происходящим. Голова его жертвы подрагивает при каждом ударе, но в открытых глазах не видно ничего, кроме отстраненной пустой задумчивости.
Проходит еще не меньше пяти минут, прежде чем искромсанная шея наконец разделяется, и солдат отталкивает задумчивую голову, поворачивая ее лицом к остальным.
Еще двое молоденьких солдатиков, из срочников, меняются в лице, видя, как двигаются глаза у головы, продолжающей существовать отдельно от тела. Один из них, кажется, вот-вот готов упасть. На ослабевших ногах он кое-как отходит в сторону, приседает на корточки и мотает головой, разгоняя, наверное, дурноту.
- Э-э, боец! - окликает его прапорщик. - Че за хуйня?! Команды «разойдись» не было, сюда иди!
- А телка ничего так была, - произносит тот, что принес кислоту, вытирая руки и оглядывая фигуру Анны.
Я не столько слышу, сколько угадываю его фразу по губам.
- Присунешь? - скалится один из бойцов, матерый контрактник.
- Я че, некрофил?! - отплевывается первый.
- Ну хоть за щеку завали, - не унимается контрактник.
Между тем, неуверенной походкой возвращается тот, которому стало плохо. Прапорщик указывает на лежащую отдельно от тела голову.
- Давай! - командует он.
- Чего? - не понимает осоловелый боец.
- Одиночным, солдат, еб твою мать! - орет прапорщик. - Уничтожить противника!
Солдатик неуверенно стягивает с плеча автомат, неумело дергает затвор, болтая стволом из стороны в сторону.
Звучит хлопок выстрела, от неожиданности которого вздрагивают все. Голова подпрыгивает и откатывается, мелькая черной дыркой в затылке, а матерый контрактник снова забрасывает автомат за спину.
- Не выё, прапор! - говорит он. - Ты же видишь, салага не в себе. Он тут половину взвода ухуярит в беспамятстве.
Прапорщик недовольно пожимает плечами, нервно скалится в натянутой улыбке, но орать на контрактника не смеет.
- Ладно, - говорит он. - Порезвились и харэ.
И командует:
- Развод!
В медицинских кругах для определения воскрешения установился термин «постлетальный рецидив жизни», или просто - рецидив.
Изучать рецидивистов кинулись рьяно, благо материала было хоть отбавляй, а средства выделялись очень хорошие, особенно после того, как выяснилось, что иммунорм активно употребляла вся властная верхушка и богатеи, что, в общем-то, одно и то же. Средства, как обычно, оприходовались оперативно и со знанием дела, но никакого продвижения в понимании феномена рецидива даже и не намечалось, в то время как материала становилось все больше и больше, и скоро от него просто некуда было деваться.
Человечество, по крайней мере - его российская часть, разделилась на два лагеря: на тех, кто предпочитал умереть по-старинке, раз и навсегда, и на тех, кто был не прочь причаститься жизни вечной. Хотя об этой жизни после смерти не было известно совершенно ничего, кроме того, что возможна, все же, кажется, и вторая - уже окончательная - смерть, если определенным образом травмировать мозг воскресшего. Именно способ окончательного убийства рецидивистов искали в первую очередь, поскольку, видели в них опасность для остальных. Люди, нахватавшись представлений о «зомби» из разного рода книг и киношек-ужастиков, естественно впали в панику и вели разговоры об апокалипсисе и необходимости тотального уничтожения рецидивистов. Правительство же наше, как всегда, с оглядкой на запад, решилось только на меры по изоляции, да и то уже значително позже и со всякими оговорками. А в думе полным ходом шли дебаты на тему считать ли рецидивистов живыми и полноценными гражданами Российской Федерации и предоставить им равные конституционные права, или же официально признать их мертвыми, со всеми вытекающими отсюда последствиями, как то кремация и захоронение. Естественно, первый вариант усиленно лоббировался и должен был, по идее, рано или поздно победить, не смотря на возражения масс, требовавших всенародного референдума. Наивные! Как минимум пятьдесят процентов потенциальных участников такого референдума хотя бы раз в жизни принимали иммунорм.
И удивительно, опять же: потенциальные рецидивисты, то есть те, кто хотя бы раз в жизни принимал препарат и кого ждало воскрешение, ненавидели теперешних рецидивистов ничуть не меньше, чем те, кто каждое утро благодарил бога за то, что так ни разу и не использовал дьявольский аэрозоль.
Человеческая природа являла себя во всей своей дикой красе. Вор должен сидеть в тюрьме! По аналогии: мертвец должен лежать в земле! И неважно, что этот мертвец гораздо более безобиден, чем львиная доля живых, которые в любой момент могут перегрызть тебе глотку или засадить в спину нож. Главное, что эти живые, они – свои: теплые, понятные, в большинстве своем не очень вонючие. А те - холодные, вонючие, молчаливые, подспудно страшные и совсем мертвые.
По мере того, как число рецидивистов увеличивалось, все больше назревала опасность гражданского раскола. Вот тогда правительством и было принято волевое решение привлечь к устранению проблемы армию, тем более, что количество лагерей изоляции тоже медленно, но верно росло. Приходилось даже делать внеплановые амнистии, чтобы освободить тюремные помещения, более всего пригодные для содержания живых мертвецов.
А потом ученые выяснили, что у принимавших иммунорм людей происходят непонятные изменения на генетическом уровне, и изменения эти передаются по наследству. То есть, если отец или мать принимали препарат, то с вероятностью почти сто процентов у них должен родиться ребенок с синдромом постлетального рецидива жизни.
И тогда позиции политиков, ратующих за предоставление рецидивистам равных прав, заметно пошатнулись.
Мы с Дашкой сидели на кровати и приходили в себя после бурного траха. Она, в одной расстегнутой кофточке от пижамы, потягивала кофе, я - голый - курил. Это был наш последний трах в уходящем году, и мы оба очень постарались, чтобы сделать его ярким и запоминающимся.
