Еще вздохнув, Диллон зажмурился. Слепило со стены. Страхолюдством слепило. Все же собрался, выше поднял голову и ясно, звучно заявил Кресту:
— Господь всемогущий и милостивый! Раб твой всегрешний Чарли Диллон, в родовых муках Джоном Смитом реченный, к стопам твоим ниц припадает с клятвенным покаянием в деяниях богомерзких, человецких. С дюжину чертову делов таких наломилось и каждое доложу изнывшей душой в корчах страдания. Сам, Господь, узришь — на многое чего бес попятил! Сокрытие доходов, жену ближнего снасильничал, изолгался серебреников иудиных ради, ворую и прочее. Одного, Боже, не преступил — богохульства ни грамма не найдешь во мне.
Уже при формальном изложении злодейской подотчетности с экранных стен Камеры Киберии, с мохнатого паласа и потолка, от неба не отличишь, взыграли тончайшие, слышимые едва колыхания ангельского пения при неуловимой увертюре скрипок и отдаленных флейт с фаготами. Еще бы! Чарли первым делом, не скинув клифта, мигом сунул в щель Бочки тысячную купюру натурой, не чеком каким. Он уловил ломкий хруст купюры, когда чуткие резиновые пальчики автокассира щупали получку в утробе Бочки на предмет достоинства и подлинности. Чарли усмехнулся.
Баста, раскошелился для паперти, обслуга сыграется в полном объеме. Усмехнулся. Вот уже заклубилась пуховая кудель облаков под ногами от стены до стены по паласу, можно прогуляться, шевеля прядями туманов. Солнышко ласково пригревает с небес потолка, а сквозь пряди партизанского туманца со стены уже желтеют пески отшельной пустыни, а среди них близко-близехонько, вон они, тенистые пальмы оазиса вкруг застенчивого фонтанчика родникового источника. Кущи, приветный Эдем! Она, она, близость к Творцу, Духу Святому, — осязаема, рукой подать. Распахни душу настежь и принимай библейскую благодать. Не таись, распахнись, снизойдет…
По мере углубления в дебри ветвистых прегрешений голос претендента на барона сбавлял природную упругость. Генеральское высокомерие тона луженой глотки молодчаги Чарли, привычное для сошки подчиненных, чуть осипло, местами срываясь на жалкое блеяние и малодушное заикание, особенно в момент всемилостивейшей просьбишки насчет баронского титула. Кровь в жилах стыла у нижестоящих и подручных от армированного нержавейкой рыка босса Диллона, а тут на тебе. И не единого площадного выражения по фене! Да что клерки, крутых гангстеров-чужаков в пот кидало его жесткой словесностью!
Поначалу осипший бедолага делился с Крестом и Бочкой грешками второсортной продукции, эрзацами недоразумений вроде непорядка с тещей, которую с лестницы спустил. Увертюра его сольного концерта для сонма ангелов-ревизоров отзвучала весьма благопристойно. Он пропел домашнюю заготовку партитуры слез в три ручья как по нотам. Декорации театра теней на стенах вокруг пока продолжали радовать глаз: кучерявые барашки облаков под каблуками, солнышко на месте, пальмы оазиса чуть приблизились, маня в свою прохладу. Любуясь окрестностями, налогоплательщик Диллон вкрадчиво приступил к более существенному: финансовым махинациям, сокрытиям и хищениям, подчисткам двойной итальянской бухгалтерии. Тут крахмальные облака под ногами слегка обуглились, солнышко, потускнев, попятилось в дальний угол, пальмы капризно перекорежились в корявый саксаул. Вдобавок в райское пение гнусаво вплелся саксофон, и раз-другой ухнул турецкий барабан. Бам! Бум-м-м-м…
По фронтовому рефлексу, по окопному, Чарли мгновенно пригнулся, «Никак артобстрел, — почудилось бывшему окопнику. — Но попадание не прямое. Наплевать!»
Он слишком глубоко нырнул в пучину переживаний содеянного. Память без всякой натуги высветила слайды криминальных ночек и деньков. Высветила свежо и ярко. Даже подмена курортных пальм с певучим фонтанчиком на безобразный саксаул ускользнула от его внимания. Внутренний кинофестиваль затмил внешний, показушный.
Так уж был устроен этот Чарльз. С диких времен, когда он еще числился никчемным Джоном Смитом, страстная способность с головой уходить в затеянное дело, будь то по малолетству распродажа экстренных газет или жвачки, купленной оптом по дешевке, не говоря уж о фундаментальных операциях происков власти и наживы в зрелые лета, не брезгуя в выборе средств. На любое, даже мокрое, дело Джон выходил с высоко поднятой головой, потому что не гнушался этой крепкой черепушкой заране с дотошностью вникнуть в чертеж замысловатой операции. Ну, меченые головы и летели, что твои кочаны с грядки. Так что не от фонаря достиг недвижимости, счета в банках под шифром, страха и почтительности от равных себе, вообще престижа. Потому и замаливать было чего олдермену Чарльзу Диллону.
Антураж окружающей среды по ходу покаяния менялся круто. Как только в микрофон Распятия повалил наконец авторский текст открыто кошмарного содержания, электроника Киберии сенсорно аукнулась раскатами зловещего грома из грязно-багровых туч под распростертым на них ниц беднягой. Потолочные тучи хмурились и сгущались, предвещая гром и молнию. Чахлый саксаул и щетинистые хари кактусов угрюмо сменились провальным пейзажем зловонных ущелий, заваленных отбросами производства пищевых и ширпотребных консорциумов.
«Кажись, в Россию занесло», — мелькнуло у Джона-Ивана.
Солнышко, загнанное электроникой в пятый угол Исповедальниц, разыграло из себя астрономическое солнечное затмение. Над тыквой Хозяина распростерся полуночный мрак созвездий — тоже перхоть бросового пошиба. Да плевал Чарли на затмения. На помойке родился, пропитание в отбросах добывал. Ну а в данный момент — транс, транс, нервическая отключка. Но пена изо рта покуда не пузырится. Подождем. Главный транс — впереди.
Транс и амба
Да, кипение биополей плоти Чарльза сотрясалось вспышками картин тяжких воспоминаний, но пока закаленный организм его крайностей патологии наружу не плескал. Отработав по заявленному списку положенный раунд саморазоблачений, он позволил себе чуть передохнуть, косясь на стрелку психометра. Пока не зашкаливало. Группируя организм к следующему раунду схватки с Небом, Чарли огляделся. Снизу клоки багровых туч рвали зигзаги ослепительных молний. Солнца и в помине не было, да хоть бы месяц появился на утешение бытия. Куда! Даже звездная перхоть сгинула, оставив взамен пару крабовидных кровавых сверхновых. А справа и слева у плеч хмарь серных клубов роилась, густая, глаза ело. И из ядовитых испражнений лезли мерзкие хари с рогами, строили Диллону глазки со своих козьих морд. Апокалипсис, конец света!
Черт с ним, надо терпеть. Финиш близок. Чарли попытался размять коченеющие суставы. Ноги шевелились худо, вязли в магме громокипящих туч. Насупился, пихнул от себя какое-то сатанинское рыло, пробормотал:
