— Будешь долго бегать, оно тебе изменить могет. С нами! — глумливо подхихикнул Adidas.
Венька затравленно стрельнул глазами — пустынный ряд гаражей, народ, как назло, по домам сидит. Тимша, конечно, парень не из слабых, но с двумя быками ему не совладать.
— Лучше он сбегает, — кивком указал на Леушина Тимша. — А мы пока поболтаем.
Гнусь брошенного бандитами намека не укладывалась в голове. Тимша отказывался верить ушам…
— Видишь, Кабан, как он о своей Марухе переживает! — ощерив прокуренные зубы, продолжал куражиться Гарик. — Нет, пацан, будет так, как я хочу. А я сказал — останется рыжий!
DIESEL протянул к Леушину растопыренную пятерню. Венька попробовал увернуться, но бандит оказался быстрее. Волосатая лапа крепко стиснула венькино плечо.
— Оставь парня, — в голосе Тимши звучало спокойствие. Ледяное спокойствие, замороженное.
«Мразь… не люди вовсе — липкая, тошнотворная мразь! Таких порешить и греха нет — на Руси чище станет.»
Два шага к гаражу — в приворотный брус изнутри воткнут бритвенно отточенный плотницкий топор.
— Отпусти-ить? — насмешливо протянул Гарик. — Не отпущу, что будет? Заплачешь?
Любовно отшлифованное топорище плотно легло в ладонь. Тимша скользнул навстречу бандиту…
Извернувшись вспугнутой крысой, Гарик отскочил, рука бандита нырнула в карман… топор оказался быстрее.
Сверкающий полукруг чиркнул по блестящей от дождя кожаной куртке. Легко чиркнул, небрежно, словно и не стремясь достать, поранить… из длинного прореза показалась рифленая рукоять пистолета. На землю вывалился обрубок пальца. За ним второй…
Бандит неверяще поднес к глазам ставшую вполовину короче ладонь. Алый поток стекал по кисти, наполнял рукав…
— Ты че, с-сука? — запоздало взревел Кабан. Ожиревший мозг не сразу сообразил, что жертва не собирается угодливо кланяться. — Я ж…
Смешанный с матом вой Гарика заглушил конец фразы, но Тимша и не слушал — с тем же неживым спокойствием он шагнул навстречу выхватившему нож Кабану…
Что прочитал в холодных, как арктический лед, глазах привыкший к покорности жертв отморозок? Ему виднее.
Кабан студенисто вздрогнул, попятился… и побежал. Неуклюже, оскальзываясь и пачкая модные кроссовки густо замешанной на машинном масле грязью.
— Валим, Гарик! У шкета крыша съехала! — донеслось писклявое вяканье.
Гарик, завывая от боли, устремился следом. Из прорезанного кармана выпал пистолет, негромко скрежетнул по гравию…
Тимша остался у распахнутых ворот гаража. Топор еще раз крутанулся в руке, удобно лег на сгиб локтя.
— Ептыть! — выдохнул очнувшийся от ступора Леушин. Заляпанная грязью кроссовка опасливо — будто тот мог вцепиться — пихнула отрубленный палец. — Ну ты, даешь… А я вот растерялся… тоже хотел… а… Ну растерялся я!
Слова срывались с трясущихся губ, сыпались горохом на раскисшую под дождем землю.
— Закрывай гараж, Венька, — буднично сказал Тимша. — На сегодня отработали — темнает уже…
— Отработали? — Венька нервно хихикнул. — Да уж, отработали. По полной схеме!
Он согнулся, прижав руки к животу, под ноги хлынула рвота.
— Ничо, — ровным голосом успокоил Тимша. — со всяким бывает… ты другое скажи — чего с пистолем делать? В милицию несть не с руки — таки я шишу[23] грабку-то пообровнял…
— Спрячем, а потом видно будет, — отозвался Леушин. — Там, в углу, пакет полиэтиленовый валяется, принеси, а?
Венька подобрал кусок проволоки, согнул крючком. Подцепленный за скобу пистолет лениво качнулся.
— Надевай, — кивнул он на принесенный Тимшей пакет. — чтобы пушки руками не касаться.
На пакет намотали ветоши, сверток исчез под полом гаража. Венька запер дверь, еще раз покосился на отрубленные пальцы.
— Ох, Шабанов… — тоскливо вымолвил он, — ты еще не понимаешь, во что мы вляпались!
— Тебе и объяснять, — резонно заметил Тимша.
— Может, ко мне зайдем? — нерешительно предложил Венька и, пересилив себя, добавил. — а то я один идти боюсь…
— Шишей бояться не надо, — наставительно заметил Тимша. — Пусть они боятся!
И он показал Веньке аккуратно завернутый в мешковину топор.
Снова стелется под ноги потемневшая от дождей грунтовка… радости от нее нынче совсем никакой.
«Жалко Веньку — учился, жил не тужил, а тут на голову дремучий помор свалился… Да еще ухорезы со своей гнусью… Такое кого хочешь с ног собьет.»
Шабанов покосился на понуро бредущего Веньку.
«Хороший парень, настоящий друг… а что растерялся, так немудрено… и вообще, не ему, Тимше, набег проспавшему, осуждать…»
* * *
Разболтанный звонок на дверях леушинской квартиры. Старый, похожий на заводной ключик от детской игрушки — покрутишь, он и затренькает… Для Веньки — седая древность, а для Шабанова…
Треньк-треньк, треньк-треньк…
За дверью слышна возня — лампочка на площадке сгорела, в глазок пришедших не видно.
— Кто там?
— Кто-кто… дед Пихто! — огрызнулся Венька, на глазах обретая привычное нахальство.
Открывается дверь, в падающем из прихожей свете стоит венькина мамаша — худая, рыжая и длинноносая — сразу видно, в кого Венька пошел.
— Ага, и собутыльничек заявился! — не сулящим ничего доброго тоном восклицает она. — Заходи, Сереженька, заходи. Папа наш совсем недавно о тебе вспоминал…
«Петр Денисович еще тот фрукт, — просыпается серегина память. — Приятный… как зубная боль.»
Настроение, и без того паршивое, испортилось напрочь. Тимша обреченно вздохнул.
«Поторопился я Веньку материнской копией объявлять», — мысленно усмехнулся Тимша, глядя на Петра Денисовича Леушина. По облику хозяина было совсем нетрудно представить, каким станет Венька лет через тридцать — с глубокими залысинами, толстыми линзами очков и сытенько круглящимся пузиком.
Леушин-старший сидел в глубоком кожаном кресле, сложив на животе пухлые, не знавшие черной работы руки.
— Та-ак, молодой человек, — звучным баритоном произнес Петр Денисович. Обращался он исключительно к Тимше, уделив сыну не больше секунды внимания. — Проходите, проходите. Мы как раз о вас вспоминали! Оч-чень вовремя вы заявились…
Речь Леушина-старшего живо напомнила Тимша крадущуюся к добыче лисицу — тишком, тишком, да ка-ак прыгнет!
«Теперь понятно, за что его Серега зубной болью обозвал», — угрюмо подумал Тимша.
— Да вы садитесь, юноша, — продолжал журчать Петр Денисович. Великосветские манеры диссонировали с пузырящимися на коленях «трениками» и не первой свежести майкой, но Леушина-старшего это не смущало. — Садитесь. Разговор, я думаю, у нас будет до-олгий!
