Только желание убежать и вернуться к отцу, и к церкви, и к Богу, к безопасности, под защиту дома.
– Пойдем, Томми! – прохрипел я, схватив его за руку так сильно, что он вскрикнул от боли. – Пойдем!
И мы сбежали из этой юдоли ужаса и порока – вокруг летали конфеты, в нос бил запах хереса, а в ушах воспоминанием звенела глухая песенка без слов.
…застряла здесь. Делать нечева. НЕЧЕВА, савсем.
Затем в какойта день я прасыпаюсь и я ДЕТА ЕЩО. Темно. Я тресу КЛЕТКУ. Я кричу и кричу. Де я, кричу.
Лонданские Доки. Это был НЕВОЛЬНЯЧИЙ КАРАБЛЬ, гаеapum Капкан. Я в нем диржал рабоф. Африка, Жоржыя. Жоржыя, Африка. Туда-сюда, вот так. ТЕПЕРЬ другое. Гаразда КАФАРТАБИЛЬНИЕ, гаварит Он. Больше места! Эта КАВЧЕХ. И Он уходит, смяясь.
Десь есть мущина, Хиггинс, он меня кормит, меняет ВЕДРО. Када мы атплываем, спрашываю я. И куда.
Он не знает или так гаварит.
Но Он сказал мне, что есть СПИСАК, u када мы дастанем все па СПИСКУ, мы сможэм вернуца дамой.
А что там, на этом Списке, гаварю я.
Жывотныя, гаварит Он. Жывотныя, причем па парам, УРА!
Здесь отсутствует несколько строк, но дальше на странице рассказ продолжается:
…итак ани преносят мне ЕДУ и воду. Вылевают ведро с мачой и дерьмом. Затем вазвращаеца Капкан. Удобна? Спрашываит Он. Ублюдак.
Мы паедим в ДАЛЬНИЕ СТРАННЫ, де ты будишь КАРАЛЕВАЙ, гаварил Он в ноч нашэй встречи, када я ТАНЦАВАЛА в каролефском Хэрбе. Давным давно.
Выпусти меня из КЛЕТКИ, гаварю я. Я плачу и кричу. Зачем эта все, гаварю я. Пачему ты не можэш абращаца са мной как с лэди.
Патамушта теперь ты ЖАВОТНАЕ, гаварит Он.
Харашо, я жывотнае, гаварю я, я КАРОВА, гаварю, я глупая КАРОВА. Он все ещо имеет власьть нада мной. Не знаю пачему. Я все ещо люблю Его, даже када Он закрываит дверь КЛЕТКИ и снова аставляит меня в темнате.
Ты же ЭТАВА ХОЧЕШ, гаварит Он. Жэнщины МИЧТАЮТаб этам.
Я аткрываю рот, но слов штобы выразить то, што я чуствую, не сущаствуит. И я НИЧАВОШЕНЬКИ не магу большэ сделать. Патамушта теперь КАВЧЕХ плывет.
Глава 15
Да здравствует смерть
Кого пригласить, а кого не стоит, какие буфы из рюша больше пойдут подружкам невесты, хватит ли на всех шампанского, поладит ли родня: наверное, лет с трех нормальная здоровая девочка проводит многие часы в компании любимой куклы, мучительно размышляя над деталями будущей гипотетической свадьбы. Миссис Шарлотта Скрэби, не будучи ни нормальной, ни здоровой, ни девочкой, а вдобавок являясь уже замужней и вообще-то мертвой, давно интересовалась церемонией более мрачного характера, связанной не с белым кружевом, но с черным. Сколько счастливых часов провела она, готовясь к этому дню! Земля к земле, тлен к тлену, прах к праху! Дин-дон, пусть звенит кругом погребальный колокольный звон! Время жить и время умирать, время любить и время ненавидеть,[85] время надрываться от рыданий и долго и громко сморкаться в большой черный платок!
– Это были чудесные похороны! – похвалялась Опиумная Императрица перед Эбби Ядр сто пятьдесят лет спустя. – Не то чтобы я хвасталась, но это – один из самых волнующих праздников, на которых я бывала.
Согласно завещанию миссис Скрэби, детально изложенному в документе страниц на двадцать пять, церемония прошла весьма помпезно: акры остроконечных восковых лилий, слезные реквиемы один за другим, черное конфетти, белые лица, льстивая надгробная речь, сочиненная лично Императрицей и зачитанная горбатым священником, и звучная органная музыка без конца. Многие благодарные прежние клиенты Императрицы – с обеих сторон Великой Грани – сидели среди почтительной и строгой публики. В первом ряду Фиалка Скрэби в траурном облачении промокала глаза, когда в церковь внесли гроб, увенчанный горой лилий и любимой старой лисьей шкурой Императрицы.
– Я поделюсь с вами моим секретом, Фи, – прошептал сидевший рядом Скрэби с сухими глазами. – Я подарил ей эту лису, потому что ее испортил. Ее было не набить. Слишком много дырок от дроби.
Жир, избавленный от жребия стать будущим обедом, сопел у ног Фиалки. Для него, по крайней мере, в этом несчастье имелись положительные стороны: отныне на кухне потребен был официальный дегустатор. Ни Скрэби, ни Фиалка не замечали присутствия астральных частиц, что вертелись у них над головами. Какая необычайно трогательная служба, переживала миссис Скрэби; она даже позволила вздрогнуть призрачным персям, а одной человеческой слезинке – скатиться по бледной щеке, когда слушала сердечный панегирик горбатого священника:
– Миссис Шарлотта Скрэби, обожаемая всеми, кто ее знал, – ушла, но по-прежнему с нами!
Слеза плюхнулась на нос Жира. Припав к земле от страха, он слизнул ее и заскулил.
– Прощайте, миссис Шарлотта Скрэби! – нараспев произнес священник. – И покойтесь с миром!
Покоиться с миром? Вот еще!
Хорошо известно, что горе заставляет всевозможные другие эмоции выстреливать в странных направлениях. И безвременная кончина миссис Скрэби от пищевого отравления посеяла глубокие сомнения в душе Фиалки. Через неделю после похорон мсье Кабийо в попытке успокоить душевное смятение дитя и отвлечь ее разум от утраты попросил Фиалку возобновить ее прежде неустанную работу над его великой книгой «Cuisine Zoologique: une philosophy de la viande». Но девушка категорично отказалась.
– Я больше не желаю иметь отношения к этой ужасной книге! – в смятении закричала Фиалка, разрыдавшись. – Я отравила собственную мать!
Кабийо благоразумно закрыл рот; тем не менее на задворках его разума закипело возмущение. Неужели труд его жизни должен вдруг прекратиться из-за единственного, отдельного несчастья? Неужели Cuisine Zoologique должна потерпеть неудачу только потому, что один рецепт оказался (в единственном случае) фатальным?
Как сказано в поговорке: у семи поваров бульон без мяса. Быть может, теперь в хозяйстве Скрэби семью поварами стали двое? Достаточно ли места на кухне (пусть и весьма просторной) для двух разных сознаний, настолько опечаленных, как Фиалка Скрэби и Жак-Ив Кабийо? Оба легко могли взорваться. И горе висело над ними пеленой.
Философ вроде Конфуция мог бы сказать: «Здесь мы наблюдаем дисгармонию инь и ян».
Но девушка с характером Фиалки бросила:
– Это невыносимо. Я ухожу. Неси поводок, Жир, и иди за мной!
Кабийо пнул плиту и воскликнул:
– Merde!
Может быть, эфемерное присутствие Опиумной Императрицы и ее облака астральных частиц направили Фиалку и ее верного Жира в сторону Оксфорд-стрит в тот день?
