— Фаянсов, никак ты?
— Я! Я! Да, это я, Фаянсов Пётр Николаич! Верочка, ты не ошиблась! — истошно заорал Фаянсов.
Произошло чудо — прорыв из Того света в Этот!
— Что со мной? — так же вслух забеспокоилась Эвридика. — Уже стали мерещиться покойники. Говорю с ними, будто с живыми.
— Да нет же! Я не мерещусь! Я перед тобой! — снова закричал Пётр Николаевич.
Он вопил изо всех сил, сорвал голос, но к Эвридике так и не пробилось ни единое его слово. Видно, то был и вовсе не прорыв, а случайный всплеск её интуиции, который более не повторился и который не осознала она сама.
Похожее ощущение Пётр Николаевич пережил в то давнее лето, когда закончил школу. Сдав последний государственный экзамен, который ему с трудом удалось вытянуть на четвёрку, он, Петя, бледный, ещё полный треволнений, вывалился из школы на улицу и решил снять нервное напряжение, отправиться в кино. В тот день в центральном кинотеатре крутили итальянский фильм с известным комиком Тото — то самое, что и требовалось для расшатанной психики. Однако у кассы его ожидало горькое разочарование, билеты были проданы на все сеансы. Покрутившись возле входа, безуспешно поспрошав лишний билет, он навострился домой — к тому же с неба упали крупные капли, разбились об асфальт, оставив чёрные пятна, предвещавшие обильный дождь, — так вот едва он собрался домой, его окликнул Валька Скопцов. Он, Петя, даже не заметил, откуда тот подошёл.
— Стреляешь билет? Ладно, один для тебя найдётся. За две цены, — предложил Валька и, как бы искушая, высунул из кармана уголок синего билета.
Он отдал Скопцову рубль и, завладев билетом, не выдержал, упрекнул:
— Спекулируешь? Грабишь даже соседей?
— Неверно трактуешь. Во-первых, отрабатываю за свой билет, он мне достался недаром. А во-вторых: добываю средства на курево. Родители ни в жизнь не дадут. Разве по шее. Ты бреешься? Рано? А я уже скребусь безопаской. И всё равно ты теперь как бы совершеннолетий. А я? На год старше, бреюсь, курю, а для своих паханов всё ребёнок. И только потому, что ещё сижу за партой, — пожаловался Валька.
Ожидаемый ливень хлынул, будто в хлябах разом перевернули огромное ведро, наполненное всклянь.
— Давай туда! — крикнул Валька, и они вбежали в ближайший подъезд, служивший входом в клуб глухонемых.
Они попали во владения здешнего некастрированного кота, в сумрачном подъезде едко пахло его знаком, коим он, видимо, совершая обход, пометил свой регион. Их, во всяком случае, кот выкурил, не выдержав крепкого кошачьего аромата, они поднялись на первый этаж.
— А что мы стоим? Ноги не дармовые, — возмутился Валька и, не останавливаясь, распахнул первую подвернувшуюся под руку дверь.
Приблизившись, он, Петя, увидел за Валькиным плечом небольшой зрительный зал и сцену с трибуной. И в зале, и на сцене сидели взрослые люди, за трибуной стоял пожилой мужчина и бойко ораторствовал на языке мимики и пальцев, словно семафорил флажками.
— Посидим, — сказал Скопцов. — Пока кончится дождь.
— Да ты что? — испуганно зашептал он, Петя. — Здесь собрание.
— Они же глухие, — в полный голос напомнил Валька и прошагал не куда-нибудь, а в первый ряд.
Поколебавшись, он, Фаянсов, присел с краю в последнем пустом ряду. Потом Валька то и дело вставал и громко спрашивал через зал: «Петька, сколько на твоих часах?» Или, приглашая полюбоваться особо эмоциональным оратором, восхищённо кричал: «Во чешет!»
Ему, Пете, казалось, вот-вот их схватят за шкирку и вышвырнут вон, как нарушителей общественного. Но собрание шло своим чередом, глухонемые выходили на трибуну и говорили своё. А их, Петьки и Вальки, точно здесь и не было. Не существовали они для этих людей, вот как! Пустое место, и всё!
Так получалось и сейчас. Не слышала его Эвридика, а потом освободился актёр, и она вновь превратилась в преданного делу помрежа, и личное для неё перестало существовать. И вместе с ним и Альфонс, и тем более он, Фаянсов.
Они, помреж и седовласый артист, играющий мудрых королей и благородных отцов, перешли в фойе, уселись на плюшевый диванчик.
— Вот вам текст. Репетиция завтра, в два, — сказала Эвридика, роясь в своей бездонной сумке.
Она извлекла из её недр несколько скреплённых страничек текста и нечаянно прихватила ещё кое-что. На паркетный пол, точно осенний лист, спланировал цветной снимок и улёгся вверх лицом. Фаянсов увидел сильно уменьшенную фотокопию своей «Мечты», одну из тех, что продавались на кладбище и на городском рынке.
Актёр тут же явил неожиданную для своего респектабельного вида мальчишескую прыть, бросился к снимку и галантно вернул его Эвридике.
— Вы любите Фаянсова? — спросил он с интересом.
Пётр Николаевич замер, хотя понимал: увы, речь идёт всего-навсего о его живописи, представленной единственным полотном. И, к сожалению, не ошибся.
— Ах, вы об этом? — после некоторой заминки сообразила Эвридика и будто бы удивилась: — Не представляю, как она у меня оказалась. — И поспешно засунула репродукцию в сумку.
И вот наступила она, третья боевая среда. Фаянсов вспомнил, отвлёкся от своих забот, поинтересовался делами капитана, но Рындин вместо своего бодрого «всё на мази» с горечью сказал:
— Именно сегодня эта банда полезет в банк, Тень назначила операцию, а если проще, налёт на два часа, разумеется ночи, время местное, известна и точка сбора, а связи нет и нет до сих пор. Дошёл до начальника облуправления. Воплю… воплю: «Товарищ генерал!» А он секретарше: «У вас где-то плохо закрыт окно. Дует в ухо».
Его субстанция, всегда излучавшая ровный уверенный свет, потемнела, набухла и теперь походила на дождевую тучку. Выпустил себя из рук бравый капитан Рындин, запустил свою внешность. Если бы души усопших брились, можно было смело сказать: некогда безукоризненный участковый зарос трёхдневной щетиной. Карасёв и тот, глядя на отчаявшегося милиционера, воздержался от своих колких острот.
Но Рындин всё же в своей большей части оставался капитаном Рындиным. Когда на земле наступил вечер, он расправил широкие плечи и твёрдо известил:
— Попробую взять их сам. — И по привычке сделал движение, будто потянулся к казённому сейфу, вознамерившись забрать из стального ящика своё верное табельное оружие, и не найдя ни сейфа, ни пистолета, всё же не упал духом, только помрачнел, превратясь на этот раз в тучу грозовую.
— Я пойду с вами. Авось чем-нибудь помогу, — предложил Пётр Николаевич, хотя операция не имела ни малейшего смысла. Просто ему не хотелось в минуты надвигающегося разочарования оставлять Рындина наедине с его горем.
— Спасибо! — растрогался Рындин. — Без помощи народа милиция слаба. То-то, Фаянсов, я и раньше чувствовал к вам симпатию, пусть и не мог её объяснить. Однако взять вас с собой не могу. Не имею права подвергать вашу жизнь риску… Впрочем, вы ничем не рискуете, — спохватился он, печально улыбнувшись. — Что ж, если у вас имеется желание, присоединяйтесь. Как доктор Ватсон. — Это была новость: оказывается, и Рындин не чужд шутке. И тем более он шутил в те минуты, когда не стыдно было бы всплакнуть и железному мужчине. Что и вовсе делало капитану честь.
