Ульяна Соболева - Позови меня…

— Все они идеальные, их такими создавали. Записывай размеры.

— Не все и не настолько. Это самые лучшие показатели. Она универсальна, вы же это видите. Она может быть не только проводником.

— Нам важен проводник. Все остальное никого не волнует. Не справится — найдем другое применение.

— Выберите зеркало поменьше. Ценность Нихила…

— Ты будешь меня учить?

— Господин придет в ярость, если что-то пойдет не так.

Ценность Нихила, чистота его возможностей — в девственности, и мы все об этом знали. Клэр, несомненно, тоже. Но при том осмотре у меня возникло впечатление, что она бы не отказала себе в удовольствии все испортить.

Со временем я поняла, что она находится в доме для того, чтобы присматривать за мной и за слугами. Клэр не только врач, который ведет за мной наблюдение, она также выполняет функции смотрителя и управляющей. И я не раз слышала, как Клэр отдавала приказы о наказании для кого-то из несчастных, кто, по ее мнению, не так на нее посмотрел или чем-то не угодил. Ей была дана полная свобода действий. Только я ее не боялась. Ненавидела, да, но не боялась, и она это чувствовала. Нас разделяла огромная пропасть: то, что пугало ее, не имело для меня никакого значения, а то, чего боялась я, не могло даже прийти ей в голову. Жизненные ценности определяют глубину страха. И они у нас с ней явно разные.

Нейла не было очень долго. Я еще не научилась определять временной промежуток, но я остро ощущала его отсутствие, на физическом уровне. Уже тогда это было болезненное ожидание возвращения. Я, как и раньше на острове, ставила тонкие полоски, в том же месте за кроватью, у изголовья. Когда ложилась спать под утро, выцарапывала шпилькой еще одну зарубку. По вечерам я подолгу смотрела на ворота, ожидая, что он вот-вот появится. Иногда мне даже становилось страшно — а вдруг не вернется, вдруг что-то могло произойти… Да, я была настолько наивна. Я еще не понимала, что Деусы бессмертные и мне стоит беспокоиться в его присутствии, а не из-за отсутствия.

По ночам, как любопытный зверек, я шастала по дому, изучая его. Невзирая на запреты, о которых говорила Клэр. Я была влюблена в это здание. Оно казалось мне идеальным и прекрасным. Величественным, мрачным, красивым, как и его Хозяин. Скорее всего, я просто любила все, что принадлежало ему, а еще мне хотелось знать о нем больше, намного больше, чем то «ничего», что я имела. И узнавала. Каждую ночь я выбирала отдельный участок дома и изучала, касалась пальцами стен, картин, тяжелых портьер и хрустальных подсвечников. Представляла себе, как он их касается. Постепенно мне начало казаться, что в этом доме ничего и никогда не меняется. Возможно, уже долгими веками.

Словно ему или все равно, или же наоборот — он не хочет никаких перемен. Я, конечно, не могла сравнивать. Мое познание мира замыкалось на острове и на этом доме, но я, как и любое разумное существо, умела анализировать. Со временем я обнаружила, что дом разделен на секторы. Нижние этажи пустуют, и в них обитает только прислуга, и то в правом крыле дома, а в левом царит тишина и пустота. Но, в отличие от незапертых помещений, где гулял сквозняк от раскрытых окон, в огромной зале были признаки жизни. Возможно, здесь иногда проходили какие-то празднества неожиданные для прислуги, так как стол был неизменно сервирован, словно вот-вот нагрянет толпа гостей, и на утро все убиралось, а вечером снова накрывали. Иногда, затаившись за дверью, я смотрела, как они расставляют столовые приборы, и завидовала им, потому что я сама ничего не могла делать и подыхала от скуки. Если на острове весь мой день постоянно был забит тренировками и исследованиями, то здесь я считала, как монотонно тикают на стене часы, или смотрела в окно на розы.

После осмотра я долго разглядывала себя в зеркале в ванной, и сама заметила, что немного изменилась, перестала быть бесформенным мешком с костями. На острове нас не кормили так, как меня кормили здесь, да и тренировки вместе с пытками не располагали к здоровому цвету лица и округлости форм. В тот момент я еще не особо присматривалась к тому, как я выглядела. Еще не осознавая, какую власть имеет женское тело над мужчинами, даже несмотря на то, что меня учили, какой оно может быть приманкой. Но я не понимала, как выпирающие ребра, маленькие груди, острые бедра могут кого-то соблазнить. Ведь те женщины, которых нам показывали на картинках, отличались от нас настолько, что мы рядом с ними казались серыми мышами. Моя чувственность если и просыпалась, то еще никак не была связана с собственным телом, скорее, я погружалась в фантазии, в которых видела не себя. Для осознания красоты нужны мужские глаза, горящие желанием, похотью. На меня пока еще никто так не смотрел. Женщина осознает свою власть в мужском голоде. Как бы она ни была красива, но ее самоуверенность должна быть отражением чьего-либо восхищения.

Мною на тот момент не то что не восхищались, а я вообще не понимала, какой меня видят другие.

На верхних этажах, где расположен кабинет Нейла, его спальня, библиотека, вообще почти никогда не было слышно голосов и шагов. Я даже не могла определить, когда именно там наводят порядок, если вообще наводят. Клэр говорила, что эта часть дома — запрещенная территория, туда допускаются только избранные, и никто не осмеливается нарушать правила этого дома. Но мною постоянно овладевало дьявольское желание что-либо нарушить. То ли я была какая-то неправильная, то ли во мне постоянно бушевал дух протеста, но я неизменно пробовала грани дозволенного и все больше убеждалась, что за мной не наблюдают. Они не привыкли к тому, что кто-то может быть настолько идиотом, чтобы так рисковать.

Однажды я появилась в столовой для слуг. Мне было интересно, какие они. Другие люди. Не вымуштрованные Нихилы, а просто смертные. О чем говорят, чем развлекаются, что едят на ужин и на обед. Когда я вошла, все они дружно замолчали. Я смотрела на их лица, и мне казалось, что я вижу в их глазах какое-то странное сочувствие, какое-то непонятное мне выражение жалости, и в тот же момент они не произнесли ни слова. Я уже знала, что им запрещено общаться с Нихилами, а еще позже узнаю, что все те Нихилы, которые побывали в этом доме, уже давно мертвы. Для них я была эпизодом, не достойным особого внимания. Так, наверное, смотрят на смертников, к которым испытывают жалость и в тот же момент избегают разглядывать, чтобы это самое чувство жалости не стало чем-то большим, чтобы не запомнить. Ведь то, что мы запоминаем, перестает быть эпизодом, а становится частью нас. Запуганные до смерти, они тряслись за свою шкуру и положение. Я их понимала, но эта трусость вызывала во мне чувство брезгливости. Примерно то же самое я испытывала к своим собратьям на острове. Их фанатизм вызывал во мне рвотный рефлекс.