В конце концов я не вытерпел. Молчать дальше было нельзя. Касалось бы только меня — ещё куда ни шло, но ведь она оскорбляла и других курильщиков. Я как раз обдумывал, как бы ответить на эти выпады, когда позвонил главный редактор журнала «Слухи о правде», в котором я вёл постоянную колонку. Он сказал, что я не должен поддаваться давлению расцветшего буйным цветом новоявленного антитабачного лобби. Надо отбить их атаку. Я быстро написал для журнала очередную колонку, в которой говорилось примерно следующее:
«Дискриминация в отношении людей, имеющих привычку курить, похоже, выходит на новую высоту. Это продукт экстремизма, перемешанного с простодушием и наивностью тех, кто не курит. Поборникам борьбы с курением остро не хватает сообразительности и понимания ситуации именно потому, что они не курят. Табачный дым залечивает язвы во рту. Табак снимает нервное возбуждение. По общему признанию, некурящие люди отличаются хорошим здоровьем и крепким сложением. Объясняется это тем, что многие из них занимаются спортом. Но они всё время без причины улыбаются. Ни о чём не задумываются всерьёз и абсолютно не интересны для собеседника. Их суждения поверхностны, темы разговоров мелки. Мысли смутны и расплывчаты. Ни с того ни с сего, без предупреждения, перескакивают с одной темы на другую. Они способны обсуждать какую-либо тему только на одном уровне. Доводы их не индуктивны, а дедуктивны. Вот почему понять их так просто, а с другой стороны, они всегда с необыкновенной лёгкостью приходят к поспешным заключениям самого банального свойства. О спорте могут лепетать бесконечно, нимало не смущаясь тем, что это никому не интересно. Но когда разговор заходит о философии или литературе, они впадают в спячку. Прежде во время долгих и трудных совещаний воздух в помещении густел от сигаретного дыма. Сейчас его санируют с помощью воздухоочистителей, ионизаторов и прочей техники. И что? Теперь совещания проходят спокойно? На них можно расслабиться? Ничего подобного. Я слышу, что они заканчиваются, едва успев начаться. Все норовят поскорее разбежаться. И это понятно: некурящие люди не годятся для долгих, глубоких и трудных разговоров. Как только дело закончено или стало ясно, что надо делать, они встают и уходят. Не могут посидеть спокойно. Если их кто-то задерживает, они сразу начинают в нетерпении поглядывать на часы. Но если они чем-то недовольны или раздражены — тут уж их не заткнёшь. Больше того, все они помешаны на сексе — и мужчины, и женщины. Чем больше они заботятся о своём здоровье, тем меньше работают головой. Кстати, в ущерб тому же здоровью, как это ни смешно. Иными словами, они превращаются в имбецилов. Какой смысл жить долго, кичиться здоровьем, если человек болван? Толпы слабоумных стариков веригами повиснут на плечах младшего поколения, которое останется в меньшинстве. Неужели они в самом деле собираются играть в гольф до ста лет?
Табак — действительно великое изобретение, он дал людям глубину чувств. Несмотря на всё это, даже журналисты сегодня перебегают на сторону тех, кто раздувает антитабачную кампанию. Что происходит?! Редакции газет должны быть пропитаны сигаретным дымом. Почему газеты стали такими неинтересными? Потому что во всех редакциях навели стерильную чистоту!»
Как только статья вышла из печати, поднялась буря протестов. Рассчитывать на то, что в отпоре со стороны некурящих будет что-то новое, конечно, не приходилось. Некоторые письма в редакцию были совершенно невежественные и беспомощные — авторы просто переписывали мою статью и заменяли «некурящих» на «курящих». «Слухи о правде» с удовольствием печатали эти «творения», типичные для представителей лагеря «антикурильщиков». С того времени на мой адрес стали приходить грязные письма, начались телефонные звонки с руганью. Без фантазий: «Пораньше подохнуть хочешь, скотина?» — и всё. В письмах то же самое, хотя иногда попадались и довольно остроумные послания — в одном из них, к примеру, оказался кусочек чёрной смолы и записка: «Сожри и сдохни!»
Когда на телевидении, в газетах и журналах полностью закрыли рекламу табака, болезнь японцев — слепое следование за толпой — вышла на поверхность и дискриминация курильщиков началась в открытую. По большей части я сижу дома, пишу, но иногда совершаю вылазки по окрестностям, например, чтобы купить книги. В один из таких походов я увидел в ближайшем парке табличку с надписью, которая меня просто взбесила:
Собакам и курильщикам вход воспрещён
Итак, нас приравняли к собакам. После этого я упёрся так, что меня было не согнуть никому. Неужели я уступлю этому издевательству? Я что, не мужчина?
Раз в месяц ко мне домой из универмага доставляли десять блоков сигарет. Американских, марки «More». Блок — три тысячи иен, значит, в месяц выходило тридцать тысяч. В день я выкуривал штук шестьдесят — семьдесят. Но в один прекрасный момент импорт сигарет взяли и запретили. Правда, до этого я успел запасти порядка двухсот блоков, однако они скоро кончились, и мне ничего не оставалось, как перейти на местные.
Как-то раз мне пришлось поехать в Токио — надо было выступить на литературном вечере. С издательством, которое его организовало, я работал уже немало лет и был ему многим обязан. Я попросил жену купить билет на синкансэн.
— Места дня курящих подорожали на двадцать процентов, — объявила она, вручая мне билет, — Курить разрешено только в четвёртом вагоне. Когда я сказала, что мне курящий вагон, кассир так на меня посмотрел! Как на животное.
Войдя в тот день в четвёртый вагон экспресса «Хикари», я увидел поразительную картину. Разодранные сиденья, закопчённые, с трещинами, окна, с налепленными там и сям маленькими бумажными кружками. Пол грязный, и в этой грязи восседали хмурые пассажиры. Человек семь-восемь. На потолке развесили свои сети пауки. Из динамиков поездного радио звучали мрачные аккорды фортепианного концерта Грига ля минор. В общем, полный мрак. Пепельницы на пассажирских креслах были забиты окурками, и чистить их никто не собирался. На дверях красовались наклейки «Проход в другие вагоны запрещён». В задней части вагона располагался туалет для курильщиков, где вместо унитаза было устроено что-то вроде выгребной ямы. Я заглянул в дырку и увидел кучу дерьма. Раковина была без крана, вместо него — жестяная кружка на цепи и «груша», качать воду. Я так разозлился, что решил не ехать на вечер, и, сойдя с поезда на следующей станции, вернулся домой на такси. Если до такого дошло, кто знает, что бы я увидел в гостинице и в зале, где должен был проходить вечер.
Городские магазины и лавки, торговавшие сигаретами, стали подвергаться остракизму в своей округе. Табачные лавки по соседству с нашим домом закрывались одна за другой, вынуждая меня забираться в поисках сигарет всё дальше. В итоге в городке осталась всего одна точка, где они ещё продавались.
