Дойдя до ворот, Хлоя огляделась по сторонам, открыла замок и вошла во двор. Грым последовал за ней.
Во дворе под клеенчатым навесом стоял щегольский зеленый моторенваген — классический джип с пропуском в Желтую и Зеленую Зону за стеклом. Такой машине явно было не место в этом дворе и вообще в этом районе, где возле домов стояли в лучшем случае облезлые мопеды с прицепами. Но джип не был виден с улицы — его скрывала растянутая на столбах клеенка и кусты.
Хлоя вошла в дом.
Из прихожей на Грыма нехорошо пахнуло — на полу была засохшая рвота и пустые бутылки.
— Здесь что, не убирает никто? — спросил Грым.
Хлоя отрицательно помотала головой.
— Раньше я убирала. А теперь никто.
Грым вдруг догадался.
— Ты здесь встречалась с этим… С дискурсмонгером?
Хлоя кивнула.
— Здесь тоже. Это его тайное гнездышко.
— А где он сам?
— В подвале, — ответила Хлоя.
— Живой?
Хлоя пожала плечами.
— Идем посмотрим.
Они прошли через скудно обставленные комнаты и оказались у открытого железного люка. Под ним была ведущая в подвал лестница. Люк выглядел излишне крепким и надежным для такого дома.
Поманив Грыма пальцем, Хлоя спустилась вниз.
Грым увидел подземелье, освещенное тусклой лампочкой. Свет косо падал на полки с разным хозяйственным добром. Здесь были инструменты, деревяшки, тряпки, горшки с гвоздями, провода, старые пластиковые пакеты, канистры — в общем, все то, что хранит в хозяйстве любой небогатый, но бережливый орк.
А потом Грым увидел дискурсмонгера.
Дискурсмонгер выглядел плохо.
Пах он еще хуже.
Он сидел на тюфяке, прислонясь спиной к стене. Его руки и ноги были привязаны к железным кольцам, вделанным в стену и пол. Грязная ночная рубашка была покрыта пятнами засохшей крови. Солнечные кудри поблекли и свалялись, а многодневная щетина состарила беднягу на десять лет. Судя по закрытым глазам, он то ли спал, то ли был без сознания.
Грым заметил на полу жаровню с потухшими углями. А потом — бурую тряпку, которой была замотана одна нога человека.
— Ты его что, пытала? — спросил он.
Он старался говорить равнодушно, чтобы Хлоя не заподозрила его в слабости, хотя на самом деле ему стало противно и даже страшно. Но не так страшно, как на войне. Боевой страх был веселым и азартным, а это было безрадостное гражданское чувство, серое, как вареный коровий язык.
— Не пытала пока, — сказала Хлоя. — Только мучала немного. Боялась, быстро сдохнет.
Грым вспомнил, что говорит с дочерью ганджуберсерка.
Человек услышал голос и открыл глаза.
Увидев Грыма, он вздрогнул, и его лицо исказилось страхом. Грым смотрел на него молча, без всякого выражения, и дискурсмонгер понял, что его не собираются убивать — во всяком случае, сразу. Он произнес:
— Меня удерживают здесь против моей воли. Я требую встречи с представителем правительства национального спасения. Известите лично Рвана Контекса.
— Сколько ты здесь сидишь? — спросил Грым.
— Четыре дня, — сказал человек.
— А откуда ты знаешь, что у нас правительство национального спасения? Никакого Рвана Контекса четыре дня назад еще не было.
Человек грустно улыбнулся — словно понял, что говорит с безнадежным идиотом.
— Если вы хоть чуть-чуть любите свой народ, — сказал он, — вы должны понимать, что захват заложника серьезно повредит его имиджу, и все послевоенные усилия…
Грым увидел в руках Хлои блестящий металлический прут, кончающийся сложным крюком. Хлоя размахнулась и сильно ударила человека по ноге.
— Уй! — закричал человек. — У-ууу!
— Мы не любим свой народ, — сказала Хлоя. — Мы орки.
— Что это у тебя за железка? — спросил Грым.
— Клюшка для гольфа, — сказала Хлоя, — У него в машине была.
— А что такое гольф?
— Не знаю, — ответила Хлоя. — Наверно, вот это.
И она снова ударила человека клюшкой по ноге. Человек опять закричал.
— Я тебе уже говорила несколько раз, — сказала Хлоя, — выражайся понятно. Что такое имидж?
— Совокупный образ, который…
Хлоя подняла клюшку.
— Это как мы вас показываем по маниту, — быстро произнес дискурсмонгер.
— Ты хочешь сказать, что чем больше я буду тебя бить, тем хуже вы нас покажете?
— Да.
— Но ты ведь говорил, что вы всегда стараетесь показать нас как можно хуже. Помнишь? Когда пьяный был?
Человек ничего не ответил, и Хлоя ударила его клюшкой по ноге.
— У-у-уууууй!!!
— Ему же больно, — сказал Грым.
Хлоя посмотрела на него как на идиота.
— Я для того и бью.
Грым хотел было отобрать у нее клюшку, но потом решил не рисковать. Вместо этого он оттащил ее подальше от всхлипывающего дискурсмонгера.
— За что ты его?
Хлоя подошла к одной из полок и развернула лежащий там сверток.
— Смотри, что я нашла.
Грым увидел что-то непонятное. Словно бы мочалки из волос, приклеенные к сморщившимся кускам кожи — одна рыжая, другая темная. Волосы были коротко и неровно обрезаны.
— Что это такое?
— Скальпы.
— Какие скальпы?
— Которыми у него все кончается, — сказала Хлоя. — Это два прошлых. А я была следующая.
— Откуда ты знаешь?
— Сам сознался.
Грым поглядел на клюшку для гольфа в ее руке.
— Может, он на себя наговаривает?
— Нет, — сказала Хлоя, — не наговаривает. Я его так била, что не рискнул бы. Он уже раз пять убить его просил. Стал бы он наговаривать.
— А как ты узнала?
Хлоя пожала плечами.
— Почувствовала. Когда он привязать меня захотел. Ты, говорит, должна понять — сейчас я полностью в твоей власти. Я доверяю тебе свою жизнь. Как только ты меня отвяжешь, я хочу один раз сделать это с тобой. Буквально на пять минут. Почувствовать, что ты доверяешь мне так же, как я тебе… Я, мол, не буду тебя бить и никогда больше не стану о таком просить. Сразу развяжу, и поедем в Зеленую Зону.
— И ты не захотела?
— Не, — сказала Хлоя. — Что-то такое меня укололо… Поняла — если в этот угол сяду, больше из него не встану. Уж слишком тут у него все… удобно оборудовано. В общем, не стала я его отвязывать.
— И что?
Хлоя махнула клюшкой.
— И он рассказал.
— А как ты скальпы нашла?
— Сам признался, где лежат. Там раньше еще косы были. Он их обрезал и наверх взял.
— Как же ты его била, наверно, — присвистнул Грым.
— Да, ничего так, — сказала Хлоя. — Зато все теперь знаю. Кости у него прямо здесь зарыты, в углу. А черепа он наверх увез. Полировал, говорит, до зеркальности. Я спрашиваю зачем, а он все слова умные говорит. И сколько ни била, по-другому не может объяснить, хоть уже от боли плачет. Странный он. Больной на всю психику. Хочешь у него что-то спросить, пока он говорить может?
