На расчистке завалов работали покрытые сажей солдаты и гвардейцы в синей и зеленой униформе. Быстрее было пройти через руины, но я взяла Анджелину за руку и дала ей знак поторопиться. Я не хотела, чтобы нас заметили военные, и мы свернули влево, выбрав длинный путь вокруг разрушенных домов.
Оказавшись на другой стороне разбомбленного квартала, я впервые поняла, где мы находимся.
Мы были недалеко от ресторана — нашего ресторана, — на улочках, расположенных позади рынка.
После неправильного поворота мы, наконец, вышли на центральную площадь. Я почти никогда сюда не заходила, но сразу узнала ее и притянула к себе Анджелину, закрыв ей глаза ладонью. Я не хотела, чтобы она видела место, где регулярно казнили мужчин, женщин и детей, хотя сама не могла отвести глаз от простого помоста с виселицами. Сейчас петли висели пустыми и тихо покачивались.
— Еще чуть-чуть, — сказала я, проходя мимо места казни и замечая, что ее шаги становятся медленнее. — Мы почти пришли.
Анджелина все так же молчала.
Подойдя к зеркальному стеклу родительского ресторана, я сжала ее руку. Внутри мы видели только темноту, ни огонька, который мог бы вселить надежду на их присутствие. Оставаться здесь не имело смысла.
Я постаралась скрыть эмоции, чтобы Анджелина не видела, как я расстроена. Чего я ожидала? Брук не лгала, говоря, что они заходили в ресторан. И все же я не могла вот так просто сдаться.
Мы пошли быстрее, воодушевленные близостью дома. Почувствовав, что Анджелина спотыкается, я, наконец, взяла ее на руки, и она прижалась ко мне, засыпая.
Были здесь и другие разрушенные здания; руины портили городской пейзаж, но у меня не было времени, чтобы это обдумывать.
Когда мы добрались до родной улицы, мое сердце колотилось в предвкушении встречи.
Я замедлила шаг и теперь шла не так уверенно, впитывая каждую деталь. Все выглядело нормальным, практически не затронутым нападением, которое всколыхнуло город всего ночь назад. С тех пор, как родители вытолкнули нас с сестрой на улицу, где начинались бои, прошла, кажется, целая жизнь.
Перед нами стоял наш дом, тихий, молчаливый, скрытый темнотой.
Меня охватило отчаяние и не отпускало до тех пор, пока я не почувствовала, что мои легкие сжимаются. Я поставила Анджелину на ступени крыльца и дернула дверь.
Она была не заперта.
Никогда прежде родители не оставляли дверь открытой.
Я толкнула ее, и скрип петель возвестил о нашем прибытии. Сдерживая дыхание, я прятала Анджелину за спиной, не зная, от чего ее защищаю.
В наш дом не проводили электричество — это была роскошь, не доступная семье торговцев, — и я сунула руку за дверь, где обычно находилась лампа. Однако на этот раз ее там не оказалось, как и столика, на котором она стояла.
Я едва не задохнулась от страха.
— Стой здесь, — тихо приказала я, но Анджелина только крепче прижалась ко мне, шагая в унисон и не собираясь от меня отходить.
Я моргала, пытаясь приспособиться к темноте в стенах собственного дома. Сделав очередной шаг, я почувствовала, как под ногой захрустело стекло, и Анджелина еще отчаяннее стиснула мою руку.
Шаги по мусору казались невероятно громкими, и от этих звуков внутри у меня все сжималось.
Бесцельно шаря руками в темноте, я вздрогнула, наткнувшись на громоздкий деревянный обеденный стол, и обрадовалась, обнаружив знакомый предмет.
Мои пальцы ощупывали поцарапанную поверхность, чувствуя знакомые с детства отметины, и я с облегчением вздохнула, найдя свечу в центре стола, там, где она обычно стояла. Со свечой в руке я обошла стол вокруг, отыскала шкаф и нашарила в ящике спички.
Бледное пламя свечи было прекраснее любого рассвета, какой я когда-либо видела. Из груди вырвался вздох облегчения.
Свет меня подбодрил, и впервые я осмелилась сообщить о своем возвращении. Вполне естественно было позвать родителей на языке, который они предпочитали. Я повернулась. Анджелина все еще жалась ко мне, пока я осматривала комнату.
— Мама! Папа…
Слова едва успели сорваться с языка, а я уже пожалела, что раскрыла рот.
Мой дом — наш дом — выглядел так, словно в него попала бомба. Но я понимала, что дело не в этом. Стены стояли и были крепкими.
Пальцы Анджелины впились в мою ладонь.
— Я не знаю, — ответила я на ее молчаливое дыхание.
Я вглядывалась в каждый уголок, в каждое освещенное огнем место, надеясь, что мы одни и, кто бы ни сделал это с нашим домом, он уже ушел.
Теперь я точно знала, что родителей здесь нет. У них была какая-то причина покинуть дом.
Разбитая лампа за дверью явилась только началом — все внутри было перерыто сверху донизу. На полу валялась перевернутая мебель. Подушки были вспороты, их содержимое рассыпалось по полу. Книги и фотографии разбросало так, словно в дом залетел мощный ветер; кое-где из пола были вырваны доски.
Я не знала, зачем потребовалось это делать, а главное — кому.
Моей первой мыслью было убежать вместе с Анджелиной, если те, кто это сотворил, вдруг вернутся. Но это был наш дом, и идти было некуда. По крайней мере, до тех пор, пока у меня не появятся ответы. А я отчаянно хотела знать, что случилось с моими родителями.
Пока Анджелина спала на диване, я убиралась, возвращая подушки и их содержимое на свои места. Я не хотела отправлять ее в постель — она находилась слишком далеко от места, где я пыталась вернуть дому хотя бы какое-то подобие порядка, починить пусть даже часть того, что было сломано. Без возражений она улеглась на диване, зевая громко и глубоко, и я накрыла ее пледом. Ей бы вряд ли захотелось спать далеко от меня.
Я расставила мебель, подмела осколки разбитой лампы у входа, собрала с пола бумаги, книги и фотографии. Большинство из них были хорошо мне знакомы, являясь частью домашнего быта: рецепты, детские сказки — отец читал их сперва мне, когда я была маленькой, а потом Анджелине, — и стопка семейных фотографий, которые родители могли себе позволить на наш скромный доход.
Но были здесь и другие вещи, которые я видела впервые. Рядом с дырой в полу стояла резная шкатулка, которая никогда прежде не попадалась мне на глаза. В ней были документы, многие из которых выглядели очень старыми — даже старше, чем поколение моих родителей; жесткая бумага, на которой они были напечатаны, загибалась по краям, краска со временем выцвела. Я полистала их, но не нашла ничего интересного. Древние земельные договоры, правовые нормы, личная переписка, в основном датируемая временем до Революции Правителей. Среди них были выцветшие портреты, лица людей, которых я не знала. Старые, но прекрасные. И невероятно завораживающие.
