— … все мы мечтаем о мире и благополучии… — балаболят с трибуны.
— Где машина с колбасой?! Где водка?!! — почти кричит в свой телефон Миля. — Что значит, с минуты на минуту будет?! Похоже, жить тебе больше не хочется. Толпа уже начинает расходиться, ты это понимаешь? Короче, если через пять минут…
Но в этот момент с тыльной стороны сборища подлетает небольшой автобус, и Миля, не простившись, нажимает на кнопку отбоя.
Двери автобуса распахиваются, с оперативностью группы захвата из него выскакивают какие-то люди с ящиками водки, с коробками, наполненными торчащими палками колбасы. Тут же толпа бросается им навстречу, точно по волшебству на глазах увеличиваясь.
А на трибуне протяжно воет местный архиепископ в нарядном клобуке:
— Братья и сестры, наступает один из величайших, всерадостных дней…
Толпа с остервенением рвет друг у друга из рук бутылки и колбасу.
— Святитель Иоанн Златоуст так говорит: «Ад пленен сошедшим в него Господом, упразднен, поруган, умерщвлен, попран, связан». Так и мы в день грядущих выборов должны, отделяя свет от тьмы, зерна от плевел, отдать свои голоса…
В беснующейся ораве будущих избирателей уже назревает потасовка, но бдительным охранникам пинками и тычками удается призвать взволнованное стадо к умиротворенности.
— …так смелее войдем на этот пир веры и любви… — стонет с трибуны поп.
— Ур-ра! — вылетает из толпы неподдельно радостный куражливый голос. — Да здравствует Роза, мать наша!
Великолепное лимонно-желтое авто Гарифа Амирова, отошедшее к нему от Максима, плавно, точно люгер, причаливает к обочине дороги.
Из машины выходит Гариф. Его простоватый гардероб как-то потешен рядом с царским блистающим средством передвижения.
Гариф направляется в парадное добротного многоэтажного дома.
Он поднимается в кабине лифта.
Он нажимает на звонок у мощной бронированной двери. Ему долго не открывают, но в конце концов перестук замков знаменует факт, что его все-таки признали. Дверь отворяется.
— Гарик! Здорово! — восклицает в дверях пузастый парень с круглой наголо бритой головой. — Проходи! Давно тебя не видал.
— Да, у всех дела… — поддерживает приятеля Гариф, проходя в квартиру.
— Во-во, — еще более оживляется хозяин дома, — это ты в точку сказал: дела.
С каждым движением его круглое пузо подпрыгивает, что, будто нарочно, подчеркивает спортивный костюм, в который тот одет.
Они проходят в квартиру поразительным образом напоминающую пепелище Гарифа, до того, как оно стало пепелищем его надежд. Не фешенебельная, но весьма дорогая мебель, те же многослойные с загогулинами занавески на окнах, и паркет, и хрустальные подвески на люстре…
— Это кто там к нам пришел? — доносится из соседней комнаты немолодой женский голос.
— Теща приехала, — вполголоса бросает пузан Гарифу, а затем теще: — Это, Элла Францевна, ко мне. Сотрудник мой.
— Давно это я стал твоим сотрудником? — негромко замечает Гариф.
— Какая, в натуре, разница! Что я, буду вот это объяснять?
Гариф осматривается по сторонам.
— Давно у тебя не был. У тебя многое изменилось… как говорят теперь: к лучшему.
— Стараюсь, — радуется приятель. — А для чего еще, братан, мы живем? Жизнь одна, правильно? И, как говорил поэт, надо ее прожить хорошо. Правильно?
А вот показывается и теща, — небольшая кругленькая тетка с вострыми черными глазками, седые волосы тщательно уложены в сложную давно не модную прическу. Вероятно, это она сообщила своему зятю о том, что «говорил поэт», потому что злата, висящего на ней, хватило бы для золотого запаса небольшой страны. Она долго смотрит на гостя, и потом здоровается.
— Здравствуйте. Может быть, вы хотите холодной минеральной воды? Я пью «Ессентуки». Я не пью лимонад, потому что у меня диабет.
— Нет, спасибо. Большое спасибо, пить что-то не хочется, — отвечает Гариф.
— Ну что же, мое дело предложить, — всплескивает руками теща Элла Францевна и тут же исчезает.
Зять с гордостью провожает ее взглядом:
— В натуре, интеллигентная женщина! Если б не она, мне б ни за что не подняться. Отвечаю! Тетка мудрейшая. Все за жизнь знает.
— В деле помогала?
— С бензином? У-у!
— Я, Шура, собственно к тебе… знаешь, зачем пришел?
Розовое озорное лицо Шуры становится напряженным.
— Ну, я, понятно, слышал, что у тебя, там, какие-то проблемы, — чешет он бритый затылок.
— Да. Мало сказать — проблемы.
— Но, братан, — быстро ориентируется приятель, — клянусь мамой, я сам голый. За душой ни копья, — и поразмыслив добавляет: — Свободного.
— Но я же не в подарок прошу, — не отступается Гариф. — Давай я тебе что-нибудь в залог оставлю.
— Мужик, ну, что ты мне оставишь. Я же знаю: у тебя все — того, сгорело.
— Давай, я тебе оставлю тачку.
— Тачку? — сдерживает насмешливую улыбку Шурик. — Вот ту пижонскую?
— Ты что, меня в окошко высматривал? Видел на чем я приехал?
— Братан, хорош прикалываться! Все в нашей деревне знают эту лайбу. Нет, что я, паук? Нет, если б были бабки, я б тебе и так дал. Но, братан, ты понимаешь. Если тебя спасет сотка баксов, — могу выделить. Но что тебе сотка?
— Да, сотка меня не спасет, — соглашается Гариф. — А, знаешь, Шура, купи ее у меня.
— Ты че, поехал? — даже чуть отстраняется от него приятель. — У меня же лавэ… Куда мне такая? Она же стоит… Сколько она тянет?
— Она тянет пол-лимона зеленых. Но тебя я отдам ее за двести. За сто пятьдесят отдам.
— За-сто-пятьдесят… — тянет слова Шура, не отводя затуманившихся глаз от лица Гарифа. — За-сто-пять… Оно бы, конечно, хорошо… Но, подумай, зачем мне эти проблемы? Я же не дурцефал. Ты хочешь, чтобы мне такое же, как тебе устроили? Или вообще засмолили?
— Засмолили? Почему?
— Потому.
И вновь в комнату проникает напористый голос Эллы Францевны:
