Одна ватага отправилась в путь, когда закончилась осень, в начале зимы. Последняя с наших мостовых. Примерно такая же, как предыдущие, но лучше оснащенная и характерная для нашего района. Оказалось, что караваны, отправлявшиеся из разных районов, отличаются друг от друга. У каждого свой стиль, можно сказать. Быстро формируются традиции. Запомнилась фраза, брошенная как-то кем-то из уходящих: «А кожу сапожную взяли? Как же без кожи-то?»
Возможно, стоит описать подробнее эту последнюю группу.
Холодное утро, с запада на восток несутся по небу низкие тучи, то и дело проливающиеся дождем и мокрым снегом. Воздух — хоть ножом режь, дышать трудно, несмотря на сильный ветер. Мостовая как будто растаяла. Дома теряются в полумраке.
Около полусотни человек ежатся, кутаются, большинство в мехах. Впереди двое молодых людей с огнестрельным оружием стараются, чтобы все прочувствовали, насколько они серьезны и опасны. За ними четверо с луками, при колчанах со стрелами, дубинках, ножах. Далее повозка, сочиненная из автомобиля, от которого остались только колеса. К обглоданному остову бывшего авто приделан объемистый дощатый кузов, тащит повозку одна лошадь. На повозке поклажа, всякие тюки да свертки, а также трое малышей и запас сена для лошади. Дети постарше идут пешком.
За этой повозкой вереница женщин с детьми, а за ними еще одна тележка, тащат ее двое парней, а на тележке смонтировано что-то вроде термоса: большой деревянный ящик, набитый теплоизолирующим материалом; в ящик помещена снятая с огня пища, чтобы сохранить ее теплой как можно дольше. Далее еще одна повозка — тележка молочника со съестными припасами: крупа, сушеные овощи, концентраты и так далее. И еще одна, четвертая повозка, запряженная ослом. На ней клетки с несушками, с кроликами — не для еды, для разведения, дюжина беременных крольчих. При ослиной упряжке четверо парней-охранников.
Лошадь и осел — отличительные признаки этого каравана. В нашем районе многие разводили тягловых животных. Возможно, потому что в давние времена здесь находилось много конюшен и их помещения сохранились до наших дней почти без изменений. Даже при нашем доме кто-то держал лошадей, под постоянной охраной разумеется.
Обычно, когда отправлялась в путь очередная колонна, набегали люди со всей окрути, прощались, передавали приветы на случай, если уходящие встретятся с ушедшими ранее. В то утро к уходившим подошли лишь четверо. Я тихо сидела у окна, наблюдала, как группа сформировала колонну и скромно удалилась без шума, гама, возгласов, прощаний. Резко отличавшиеся от прежних, веселых, развязных, эти старались сжаться, спрятаться, сделаться незаметными. И не без оснований: в их караване было чем поживиться.
Эмили на них даже не взглянула.
В последний момент вышел Джеральд с полудюжиной опекаемых им ребятишек, они проводили взглядами уходящих, стояли и смотрели им вслед, пока замыкающие не исчезли за церковью на углу. Джеральд завел своих малолетних головорезов обратно; проходя мимо, кивнул мне, но не улыбнулся. Выглядел он суровым, напряженным, и не удивительно. Все время находиться с этими маленькими дикарями — ему не позавидуешь. А он ведь с ними день и ночь. Мне казалось, что Джеральд специально вышел с ребятами, чтобы удержать их от нападения на повозки.
Позже к нам постучали. За дверью — четверо из банды Джеральда, возбужденные, с горящими глазами. Эмили заперла дверь и подперла ее креслом. Те, за дверью, пошептались, поскреблись, затем утопали прочь.
Эмили беззвучно зашевелила губами, тыча пальцем в Хуго. Я умудрилась разобрать:
— Небось хотели Хуго на жаркое.
— Скорее уж они получат тебя, — ответила я.
Через несколько минут с улицы донеслись крики, топот, торжествующие вопли. Звуковое сопровождение бандитизма, преступления. Мы отодвинули тяжелую штору и увидели в тусклом свете луны сквозь снегопад, как банда Джеральда — без своего атамана — волочет что-то на крыльцо. Неужели труп?! Конечно, это мог быть и какой-нибудь тюк, крупный сверток, но мы увидели труп.
Всю ночь мы просидели у огня, ждали, вслушивались. Нам не хотелось стать следующими жертвами.
Ничто не спасло бы нас. А днем те же дети приходили с Джеральдом, задаривали нас мукой, сухим молоком, куриными яйцами… Приносили пластиковую пленку, клейкую ленту, гвозди, свечи, инструменты… Уголь, шкуры, одежду… Город почти опустел, куда угодно можно было зайти и запастись всем, что попадется под руку. Но больше всего попадалось вещей, для которых более не находилось применения. Пройдет еще немного времени, и люди вообще позабудут, для чего они когда-то были нужны, эти вещи.
Предвосхищая это время, Джеральдовы херувимчики сидели над поздравительными открытками, любовались розовым абажуром, пластмассовым садовым гномом, книжками, граммофонными пластинками, крутили их в руках. «Этт чё? Этт для чиво?»
Дневные визиты и подарки еще не означали, что при случае эти ангелы-дарители не смогут запросто перерезать нам глотки. Просто повинуясь импульсу, капризу.
Нелогичность, непоследовательность…
А где логика в уходе Джун? Мы обдумывали эту тему, обсуждали ее, прислушиваясь к ржанию лошади и блеянию овец над головами. Ввысь взмывали птицы, чтобы на крыше порыться в конском навозе, прикинуть, нельзя ли влететь в теплицу. Даже деревья росли наверху. Непоследовательность… Новое в человеческой психологии? Что ж, конечно, не новое, но обычно упорядочиваемое дисциплиной общества. Мы так привыкли к этой дисциплинированности, что теперь просто не могли узнать хорошо забытое старое.
Если в былые времена некто, мужчина или женщина, тряс вам руку, вручал вам подарок, вы имели все основания полагать, что он не размозжит вам голову при первой же возможности… Фарсовая ситуация! Но фарс опирается на норму как на точку отсчета. Без нормы не было бы фарса, фарс не вызывал бы смеха.
Я вспомнила, как Джун обокрала меня. Когда я спросила Эмили, почему именно меня, ответ, по сути, звучал: «Потому что ты рядом. Потому что ты знакомая». Иными словами — потому, что я друг.
Что ж удивительного в том, что дети сверху могли однажды ночью нас убить, потому что мы рядом? Потому что они нас знают. Потому что мы их друзья.
Как-то вечером, сидя перед угасающим огнем, мы услышали голоса за дверью и за окнами. Мы даже не пошевелились, не говоря уж о поисках оружия. Только переглянулись. Не могу сказать, что взгляды наши лучились юмором, нет, на это у нас отрешенности не хватило. Но намек на юмор в них угадать все же можно было. Ведь еще утром мы кормили в нашей квартире некоторых из тех, кто сейчас топотал снаружи. «Тебе не холодно? Возьми еще кусочек. Супу добавить?»
