Для выполнения моего плана мне надо было выйти на улицу. Я обошла свою квартиру, не заходя, правда, в изуродованную комнату. Не будучи уверенной в том, что появится возможность когда-нибудь сюда вернуться и буду ли это я, мне захотелось попрощаться с тем, что было моим домом в течение долгого времени. Я приняла решение и выбрала самый безумный вариант: «пойти туда, не зная куда, и сделать то, не зная что». Прощание не было долгим, что-то мне подсказывало, что времени у меня не так уж и много. Кто знает, а вдруг они решат заключить перемирие, для того чтобы совместными усилиями все-таки избавиться от зараженного организма? К тому же я боялась передумать, так как мое решение было слишком сумасшедшим и импульсивным.
Я не хотела участвовать в эксперименте, не хотела кормить мышей всякой гадостью, чтобы проверить, долго ли они будут мучиться перед смертью. Но и сама я тоже не хотела попасть под нож исследователя. И тогда родился третий вариант. Я подумала, что если оба варианта мне не подходят, если результат мне одинаково неприятен, то почему бы не сделать свой собственный ход. Короче, мне показалось, что самым правильным будет помочь Эстеле и вернуть часть освобожденной материи туда, наверх, откуда она была когда-то похищена. Из всех участников последних событий она одна вызывала у меня искреннюю симпатию, и мне просто захотелось помочь. Ее похищали, мучили, с ней экспериментировали, так не пора ли, наконец, прекратить это? Конечно, последствия моих действий были совершенно непредсказуемы, но меня согревала надежда на то, что эта настрадавшаяся сущность наконец-то обретет свободу. Впрочем, как это воспримет сама Эстела, мне тоже было неясно, но, естественно, спросить ее об этом я не могла. Но разве не она сказала, что это должно быть мое, и только мое, решение? Вот я и решила. Была задачка с двумя неизвестными и одним совсем неизвестным, вот его-то я и выбрала. И говорить тут больше не о чем, больше никаких терзаний: решение принято, пусть так и будет. Я совершенно успокоилась, и все сомнения и тревоги последних дней исчезли.
«Вот и славно», — подумала я.
Фонари на улице то подмигивали тусклым светом, то гасли, помогая темноте окутывать землю. Моросил то ли снежный дождик, то ли мокрый снег, а слизистая грязь под ногами как-то сладострастно причмокивала. Прохожих видно не было, погода не располагала к прогулкам. Холода я не чувствовала, под моей курткой пульсировало теплое, живое существо. Жалея, что все небо затянуто тучами и не видно звезд, я тщетно вглядывалась наверх, в надежде что-то увидеть, какой-нибудь знак, какое-нибудь указание. Мне надо было убедиться, что я все делаю правильно, но небо было все таким же темным. Мое лицо стало мокрым, как будто от слез, и, расстегнув куртку, я вытащила свой драгоценный груз. В этот момент в очередной раз погасли фонари, но я этого даже не заметила, такое сильное свечение шло от сущности, которую я держала в руках. И вот тут-то я, наконец, увидела вожделенный знак: далеко-далеко, в мокрой глубине пространства загорелся огонь. Плавно пульсируя, переливаясь сотней оттенков, он плыл по небесной сфере, создавая вокруг себя множество отблесков. Они рождались, сливаясь и вновь разлетаясь, сотворяя все новые и новые отражения отражений. Завороженная этим величественным зрелищем, я боялась шелохнуться, чтобы не разрушить красоту происходящего, как вдруг все застыло, словно что-то сломалось, движение прекратилось, а вокруг меня вновь образовался защитный кокон. Меня окружили Наблюдатели, со странным интересом они молча смотрели на меня, ожидая, что мне есть что им сказать. Но я тоже молчала, не видя смысла ни в оправданиях, ни в объяснениях. Раздался громкий голос, и я увидела, что мы не одни — немного в отдалении стоял Даг-ан, а за ним почти невидимой тенью маячил Анри.
Одновременно заговорили и Наблюдатели, в этом сонме голосов мало что можно было разобрать, но почему-то в них была радость.
— Как же легко с вами, человеки, — кружились вокруг меня звуки, из которых складывались слова, но совсем не те, что хотелось бы мне услышать.
— Если бы ты только понимала, что ты творишь. Все как всегда, ваши поступки, ваши строптивость и упрямство так предсказуемы. Каждый раз одно и то же, никогда сценарий не меняется. Всегда все делаете сами, нам даже не приходится трудиться — всегда находится упрямый безумец, готовый сделать всю работу за нас. Правда, потом во всем вы обвиняете богов, но кому это мешает? Мы-то знаем, что создаем мы, а вот вы всегда разрушаете. Ну что же, продолжай то, что собралась, а мы будем очень благодарными зрителями. Действуй, а вдруг тебе удастся нас удивить, — они смеялись и шутили, напоминая зрителей, прогуливающихся в фойе театра во время антракта в радостном предвкушении финала пьесы.
Холод, наконец-таки, добрался до меня, проникнув под одежду, сковывая мое сердце. В отчаянии я протянула руки вверх и невероятным усилием воли заставила себя представить все рисунки, которые я видела, мысленно соединяя их воедино, одновременно наполняя этой энергией и себя, и то, что я держала в руках. Темнота отступила, небесный огнь исчез, а сущность, трепещущаяся и такая нестерпимо горячая, отделившись от меня, взмыла вверх и зажглась в небе, подобно солнцу. Хор голосов смолк, и в наступившей тишине я с ужасом увидела, что все вокруг стало блекнуть, и медленно исчезать. Объемный доселе мир становился плоским, и чья-то невидимая рука осторожно и методично стирала его. Это была катастрофа. С запоздалым сожалением я думала о том, что ведь меня предупреждали и, как оказалось, не зря, что мне надо было послушаться, а не вести себя подобно строптивому ребенку. Но поздно, все было бесполезно, мир исчезал под мягкой резинкой неудовлетворенного собою художника. Я дернулась, хотела закричать, попытаться его остановить, но не смогла даже пошевелиться, не то что сдвинуться с места. В немой неподвижности я стояла посреди исчезающего мира, не в силах уже больше ничему помешать. Смирившись, я закрыла глаза, почти спокойно ожидая, когда же сотрут и меня.
Описанные цвета означают распад и зарождение жизни, которые мы получаем посредством измельчения и растворения наших совершенных тел; этому растворению способствует внешнее нагревание и Понтийский огонь, а также чудесные едкие свойства нашего Меркурия, который превращает в мельчайшую пыль, в неосязаемый порошок все, что пытается ему противостоять.
Николя Фламель
Время шло, но ничего не происходило. Холод, окружавший меня, был чудовищным, но я уже настолько свыклась с ним, что уже почти ничего не чувствовала. Крепко зажмурив глаза, я пыталась убедить себя, что ничего не произошло. Так ребенок, играя, закрывает лицо ладошками в абсолютной уверенности, что его никто не видит. Но открывать глаза я не хотела, ведь если я это сделаю, то мне придется признать, что все происходящее совершенно реально, а к этому я была не готова. Мысленно, словно Кай в чертогах Снежной Королевы, я перебирала льдинки, пытаясь сложить слово. Только это не было слово «вечность». Я слышала, я знала, что мир вокруг был чужим и холодным, так какое же слово могло наполнить его? Слова кружились, они дразнили меня, рисуя тысячи образов. И был лист, лист бумаги, в завораживающем снежной пустотой пространстве.
