Александр Селин - Видеоунтерменш

– Сережа… Я тебя очень прошу, сходи к Иквиной. Сережа… раз уж ввязались в это дело… к таким интересным выводам пришли, то надо довести дело до конца…

– До какого конца?

– До логического. Я, конечно, понимаю, что виноват перед тобой… не железный… Вон, на бабу повелся… Но сделай это. Я тебя как друга прошу. Как друга. Сходи к ним. А я вот чем займусь… Для чистоты эксперимента.

Роман взял две ксерокопии со стола.

– Попробую нарисовать скуфети вот этого галицкого воеводы Болеслава… Или, скажем, вот этого неизвестного Торопа. Отсканирую и наложу на экран под мою лекцию. Эх, жалко, что чертежей владимировской скуфети нет!.. Лекция будет по дифференциальным уравнениям. Хочу посмотреть, как мой ученик ее усвоит.

– Не жалко тебе мальца?

– Нет. Он молодой. Чего его жалеть?

«Бедный, он теперь от своего не отступится, – подумал Сергей, глядя на Романа, изучающего скуфеть галицкого воеводы. – Он теперь рогом упрется, не остановится, даже если я откажусь ему помогать. Землю будет рыть… А бросить его в такой ситуации, как бы я себя ни убеждал, будет равносильно предательству. Какая все-таки это тонкая категория – предательство! И как легко в этой жизни предателем стать! Не предатели только те, которые ни с кем не дружат, никому не помогают, ни с кем не общаются и никому не известны. А стоит только войти в чье-то положение, принять участие в чьих-то делах, то – берегись! Шаг влево, шаг вправо, или там снизил активность, и ты – предатель. Вне сомнения, все люди, фамилии которых на слуху, для кого-то стали предателями… И Достоевский – предатель, и Кутузов – предатель, и Леонардо да Винчи – предатель, и, уж само собой разумеется, предводитель восстания рабов – Спартак…»

– Не знаю… Не знаю, как мне вести себя на Шаболовке… А что делать, если Румянцева опять за мной погонится? А что я Иквиной скажу? Сомневаюсь, что за это время продвинусь по рок-опере, да еще в таком «приподнятом» творческом состоянии…

– Вот поспорим, – улыбнулся Роман. – Иквиной совершенно по фигу будет, написал ты чего-нибудь или не написал. А то я не знаю эту редакторскую компанию. Ты, главное, ходи, ходи!

«Вот оно! Вот оно, новшество из Царьграда!» – кусал губы Тороп, глядя на ровные прямоугольники княжеской отборной пехоты. В несколько мгновений эти ряды соединились, обозначив единую непроходимую цепь. А по бокам встала конница. Остроконечные шлемы, кольчуги, блистающие на солнце, и червленые щиты, одинаковые как цветом, так и клинообразным завершением книзу. И только князь Владимир выделялся среди всех, потому как был с непокрытой головой и без щита. Осматривая бойцов, скакал вдоль цепи. Единственный в движении среди застывших.

Рать не колыхалась, словно и не собиралась выдвигаться вперед, а уже победила своим видом и воедино собранной мощью. Даже кони, эти вольнолюбивые твари, стояли каменными изваяниями. А на них, верхом, опять же изваяния – всадники, каждый из которых в правой руке держал изогнутый меч, прислонив к плечу, словно отдыхая перед рубкой. Пешие же воины носили прямые мечи, но пока их не вынимали из ножен, а ощетинились копьями.

Тороп, приостановив коня, обернулся и еще раз оглядел свое нестройное разношерстное воинство, подготовленное на скорую руку. Под сердцем заныло. В любых глазах, которые встречал, читались страх, неуверенность и отчаяние. Голытьба его была тоже неплохо вооружена, хоть топорами, а то и мечами, которые добыли, разгромив мелкие отряды и пограбив кузницы. Но вид у его ополченцев, прежде всего, был таков, что дай им волю – опять бросятся назад, в реку, через которую только что переправились, чтобы не предаваться малодушию и не отступить в решающий момент битвы.

Привычным движением Тороп отцепил скуфеть, что висела у него на поясе, и поднес к своему бледному обветренному лицу. Улыбнулся через силу.

– Ай да Владимир! – прокричал он громко, как мог, насколько позволял полусорванный голос. – Ай да княже! Видали, братцы, какой срамоте обучил его Езус! Каждый русич, он тем и красен, что хорош сам по себе и не похож на другого! И одежда у него сама по себе своя, и походка, и повадки, и лик! Да где же это видано, братцы, чтобы русские вот так вот были на одно лицо, как греческие бараны. Может, и бабы у них в одинаковых сарафанах? А коли еще зады у этих баб одинаковые, то как же они их не путают?

– А может, и путают! – донеслось из пестрой толпы, после чего несколько человек, забывая про тоску, засмеялись. Тороп сразу же отметил рыжеволосого весельчака, бывшего княжеского гридня, бежавшего от новой веры, а теперь поддержавшего его речь, и сделал одобрительный знак рукой.

– Это они с виду такие несокрушимые, братья! – продолжал Тороп, едва не срываясь на хрип. – А ударь каждого из них по правой щеке, так он сразу же левую подставит! А почему? Да потому что этому их научил Езус! И Владимира научил, а потом и все его баранье войско! Слыхали про такое?

– Слыхали! – прокричали некоторые, а все тот же гридень среди них – громче всех.

– А раз слыхал, то выходи! – подозвал его Тороп. – Расскажи братцам своим, чему еще учит Езус!

Гридень вышел из толпы, встал возле торопова коня, состроил гримасу и все поняли, кто будет вторым человеком в отряде, если сегодня выживут, конечно… Много раз говорил Тороп: как только отберет у Владимира главную скуфеть, то самому верному из людей отдаст свою. «А еще я знаю мастера, который лучше всех изготавливает скуфети, – рассказывал Тороп. – Когда вернем нашу исконную веру повсеместно и займем киевский княжеский стол, то я тому мастеру закажу сразу несколько скуфетей. По одной скуфети на каждую вотчину. И будут русские люди, как и прежде, любоваться чудодейственными орнаментами, которые окажутся в ваших крепких руках, слушаться вашего верного слова, наживать добро и почитать истинных богов».

– Ну, говори что-нибудь, – оборотился он к гридню.

– А еще я слыхал, – громко произнес гридень, – что Езус убивать не разрешает, даже во время брани. Так, помять маленько, ремнями выпороть, простить, да и все.

– Правильно! – обрадовался Тороп, увидев, что его люди задвигались, приободрившись. – И я про такое же слыхал. Плашмя они бьют, а не острием. А из этого всякому должно быть ясно, что трусливая у них вера! Правду говоришь! Давай еще!

– А еще я слыхал, – продолжал гридень, давясь от смеха, – что этот Езус прелюбодействовать не велит. Так, мол, смотри на бабу, слюни глотай, а прикасаться не смей.

После этих слов Тороп расхохотался так, как еще не смеялся со времен побега от Владимира. Еще бы, такая удачная шутка про баб, и не просто шутка сама по себе, а и на самом деле – заповедь, придуманная Езусом. Именно сейчас, вдохновляясь перед боем, он поверил, что не проймет новая вера русского человека, да и кого она может зацепить? Разве только евнухов с цареградского двора… «Слюни глотай, а прикасаться не смей!» Вытирая слезы, выступившие от веселья, хотел добавить, что князь Владимир, должно быть, оскоплен, коли ему такая заповедь по душе. Зачем тогда, спрашивается, восемьсот жен имеет? Но, отсмеявшись, обратил внимание, что в его отряде уже не улыбается никто… Перехватил взгляды. Обернулся. И увидел, как грозно движутся ровные владимирские манипулы…