– Рим занят антихристами, дети мои, сказал Старый Король. Не побоитесь ли вы четверо стать епископами, чтобы не умерла та месса, к которой ходили Карл Великий, и Карл Мартелл, и Хлодвиг, и Жанна-Дева? Или пусть старая месса умрет вместе с нами? Нет, ответили паладины. Мы не боимся Рима, лишь бы месса жила. И до утра молодые рыцари разбили на большом лугу шатры, потому, что ни один зал в горном замке не мог вместить весь пришедший народ. Папа и не успел ничего узнать, а Старый Король со Старым Герцогом уже поставили во епископы четверых паладинов. И народ очень веселился и ликовал. А было это ровно шестьдесят лет назад, Валери, верней сказать, шестьдесят лет будет через два месяца.
– А что Папа?
– Он разозлился. Разозлился так, что велел отлучить от Церкви всех сподвижников Старого Короля и всех, кто ходит к настоящей мессе. Надо сказать, он же не давал вслед за прочими плохими Папами отлучать от Церкви даже масонов и коммунистов. Ах, извини, ты же не знаешь, кто это такие. Словом, Папа разозлился и всем сказал вот что: отныне Старый Король – мой враг. А друзья мне идолопоклонники, многобожники и мусульмане.
– Задницы ему были друзья? Так он тогда наверное Антихрист!
– Валери, лучше бы ты говорила – сарацины. Ну, а Старый Король не боялся Папы, нисколько не боялся. Жил себе в горном замке, хранил Чашу Грааля, а через три года умер со покойным сердцем. Такая вот сказка.
– Нет, постой! А его рыцари, ну те четверо, они, когда Старый Король умер, не испугались Папы-Антихриста?
– Надо заметить, Валери, когда я был маленьким, я таких вопросов не задавал. И тебе не стал бы рассказывать сказки, если б знал, о чем ты спросишь.
– Они испугались?
– Ну, не сразу, конечно, – отец Лотар вздохнул. – Больше десяти лет они держались, а потом стали потихоньку искать, как бы все-таки помириться с Папой. А Папа их тем временем потихоньку пытался рассорить промеж обой. И хотя главное желание Старого Короля исполнилось – месса служится и по сей день, причем только настоящая, фальшивую все давно бросили служить, но все-таки священников очень мало.
– Так мало, что на весь Париж – ты один?
Эжен-Оливье услышал, как вздрогнул отец Лотар.
– Откуда ты знаешь, Валери? Впрочем, глупый вопрос. Но, во-первых, еще недавно нас было двое, отца Франциска поймали и убили только минувшей зимой. Во-вторых, на все гетто Парижа найдется только человек триста христиан. На такое число кое-как достает и одного пастыря. Но есть еще и, в-третьих. Если убьют меня, то наши епископы поставят нового священника. Из монахов, что в лесах под Бретанью, или из учеников тайной семинарии – их мало, но они есть. Не станем унывать, Валери.
– Старый Король должен был выбрать паладинов покрепче.
– Это было трудно сделать. Он был праведник. Рядом с ним все делались лучше, изо всех сил старались прыгать выше головы. Ну не мог же он сказать: ага, это они такие хорошие, только покуда рядом я! Смиренный христианин никогда такого не скажет. Хотя это и было правдой.
– Ты рассказал плохую сказку. Она грустная. Но хочешь, я тебе скажу веселое?
– Очень хочу.
– Матерь Божия скоро утешится немного.
– Будем об этом молиться, Валери.
В ответ послышалось шуршанье, легкое, словно шевелился мышонок, вздох и сонное дыхание.
Священник, как отчего-то знал Эжен-Оливье, хотя подземная тьма была абсолютной, продолжал сидеть, склонившись над ложем ребенка.
– Спи, и пусть Божья Матерь пошлет тебе покой хотя бы во сне, – тихо заговорил отец Лотар, обращаясь то ли к спящей девочке, то ли к себе самому. – Спи, маленькая огромная тайна, гостья из ниоткуда, дитя без прошлого. Жанну Сентвиль нет нужды спрашивать о прошлом. И без того видно, что она осиротела лет в десять-одиннадцать, не раньше, потому, что сиротство более раннее раздавило бы ее волю, но и не позже, иначе она не стала бы так самостоятельна к шестнадцати годам. Но ты не Валери Сентвиль, не Валери Бурделе, не Валери Левек. Ты – Валери. Твои родители могли быть убиты на твоих глазах, они могли быть праведники, с первого младенческого лепета научившие тебя молиться. Но с тем же успехом они могли быть коллаборационисты, быть может, они живы-здоровы и сейчас. Ты могла бы явиться с пепелища разоренного дома, но также ты могла бы в один прекрасный день встать из-за обеденного стола и навсегда уйти – и никто не посмел бы тебя остановить. Твоё прошлое так же непостижимо, как и твоя нынешняя всегдашняя правота. Спи.
Глава 11
Дом Конвертита (продолжение)
– Дорогая, что за девочка из гетто была у нас дома? Ведь я же сто раз говорил, что старуха доносит!
– Извини, но ты сам не даешь мне ее рассчитать. Я сто раз хотела.
– Можно подумать, другая будет вести себя иначе. Ты превосходно знаешь, что прислуга в домах конвертитов получает второе жалованье. В Первом отделе на их же службе.
Асет поежилась. Первый отдел, или же Благочестивое Подразделение, имелось в каждом крупном учреждении и занималось шариатским контролем. Конечно, и негосударственные мелкие фирмы от контроля не освобождались, просто везде, где чиновникам представлялось слишком дорого оплачивать две-три штатных единицы или обязать к тому же частных владельцев, Подразделения образовывались отдельно. Каждое такое держало под контролем от трех до десяти предприятий.
Касим, еще не сменивший своей синей формы капитана внутренних войск на просторное домашнее одеяние, стоял перед женой. Красивый тридцатисемилетний мужчина, из тех, кому к лицу ранняя седина. Седина красит мужчину, если лицо молодо, а фигура подтянута, так Асет стала считать с того дня, когда впервые приметила серебристый блеск в ухоженных волосах мужа. А ведь только военные могут похвалиться в наши дни развитой мускулатурой: спорт запрещен, но поди запрети солдату профессиональные тренировки! Среди страдающих телесной ленцой сослуживцев – арабов и турок – Касим слыл в этом смысле образцовым офицером, всегда готовый лишний раз записаться на стрельбы, пробежки и борьбу. В действительности они просто заменяли ему привычные с детских лет занятия спортом, хотя сам он так никогда не говорил, и Асет в свою очередь тактично помалкивала. Это было частью игры, в которую они оба играли, ибо от нее зависело все благополучие, а быть может, и существование семьи. Конечно, когда Касима переведут в министерство, физическую форму придется принести в жертву карьере. Но перевод в министерство все откладывается, и опять же, как полагала Асет, не без участия Первого отдела. Одна жена для правоверного, что говорить, это выглядит сомнительно. А что поделать, стесненные в средствах незамужние приятельницы – бешеный дефицит, спрос опережает предложение. Вот им и не досталось. Асет была, конечно, благодарна Касиму, что это правило игры он все же отказывается соблюдать. Она никогда не забывала тактично выразить мужу свою признательность, хотя, с пресловутым здравым смыслом парижанки, догадывалась, что замедляющая карьерный рост причина кроется не только в великой любви. Она весьма подозревала, что, когда речь идет о трехчасовом браке с проституткой, ее муж едва ли оказывается лучше других офицеров. Но мужчины по природе своей осторожны в отношении брака. Поселить в своем доме какое-то безмерно чужое существо, делить с ним постель, разговаривать, каждый день его видеть, переладить под наличие этого существа собственный домострой – ох, немногие из конвертитов на такое решаются. Альтернатива не лучше – между двумя женами из француженок будут постоянно трещать электрические разряды. Так или иначе, а как следует, с удовольствием расслабиться дома, пусть даже с оглядкой на соглядатаев-слуг, тогда уж не получится. А мужчине очень ценен покой домашнего очага. Мой дом – моя крепость, хоть и англичане сказали, но французы все под этой поговоркой подпишутся.
