— Ну что ты все киваешь! — воскликнул Сидоров. — Будто понимаешь, кто такие планарии.
— Я не перебиваю, — сказал Грубин.
— Думаешь, цветок?
— Думаю, — сказал Грубин.
— Или лиана такая?
— Не исключено, — согласился Грубин.
— А если червяк? А? Зажмурился?
— Я согласен, — сказал Грубин.
— И правильно делаешь, — сказал Сидоров. — Потому что планария — это и есть червяк. И с ним опыты делают. Какие?
— Какие?
— Его растолкут в ступке, а потом едят.
— Сырым?
— Неумный ты, Грубин! Не люди его едят, а собственные его товарищи, может, родственники, — в той же банке.
— Зачем?
— Голодные, вот зачем! Небось, когда проголодаешься, кого угодно сожрешь. А? Сожрешь или не сожрешь?
— Нет, не сожру.
— Ну и дурак! А надо жрать. Тогда тебя уважать будут.
— Не надо мне такого уважения, основанного на страхе, — торжественно заявил Грубин.
— Красиво говоришь, — сказал Сидоров. — Но меня ты не убедил. Потому что я мастер, а ты так… зритель, публика.
— Но я читаю, сам опыты ставлю.
— Расскажите вы мне, цветы мои! — презрительно произнес Сидоров.
Грубин обижаться не стал, потому что не имел права обижаться на великого артиста.
— Ты меня не перебивай, — продолжал Сидоров. — Сейчас будет самое интересное. Рассказал мне Рамакришна, царство ему небесное, что если планарией накормить других планарий, то все, что она, болезная, запомнила за свою короткую жизнь, другие тут же узнают. Допустим, умеет она выползать из лабиринта. А другие планарии не обучены. И только они пожевали подругу, как уже знают — выход прямо, потом налево, потом три раза направо! Усвоил?
— Это очень интересно, — сказал Грубин. — Честное слово, это открывает перед наукой большие просторы!
— Не в науке дело. Наука должна служить людям. Дальше мне Рамакришна поведал, что некоторые ученые старались это свойство планарий другим животным передать. Понимаешь зачем?
— Конечно! — обрадовался Грубин. — Чтобы из лабиринта… чтобы все выползали!
— Мелко мыслишь. Я другого от тебя и не ждал. Это же великая революция в науке! И в первую очередь в народном образовании! Макаренко бы от зависти тут же лопнул. А Песталоцци? Песталоцци! Ты представляешь, что было бы с Песталоцци?
Саша Грубин, честно говоря, не знал, кто такой Песталоцци. Но понял, что деятель из народного образования. Поэтому согласился, что Песталоцци умрет от зависти.
— Они, понимаешь, всю жизнь учат, учат, учат. Ну сколько можно! А мы скормили корове кашку — вот она и все знает.
Последняя фраза звучала загадочно. Сидоров опять остановился, чтобы говорить внушительнее. Медленно, доступно, в простых выражениях.
— Мой индийский друг Рамакришна сделал растворитель из смеси яиц хамелеона и нефритовой пыли. При добавлении в растертую ткань живого существа получается возможность усваивать способности.
Сидоров поддел ногтем камень, которым был увенчан перстень, и тот откинулся, как крышка кастрюльки. В углублении виднелся светлый порошок.
— Вот он, видишь? Перед смертью он мне завещал.
— Объясните еще раз, — попросил Грубин. — Вы только не сердитесь — я не все понял.
— Что тебе непонятно?
— Куда добавлять?
— В растертую ткань. В мясо!
— Значит, если планарию… растереть, то из нее получится растертая ткань?
— Молодец, Грубин. Начинаешь соображать, — открыто и добродушно, насколько позволяли его глубокие морщины, улыбнулся Сидоров. — Точно. Я возьму кого надо, подбавлю растворителя — и кушай!
— И это надо кушать?
— Я повторяю: если ты смешаешь с растворителем кашицу, полученную из ткани любого существа, то приобретешь его способности! Неужели это так сложно понять?
— Непривычно, — признался Грубин. — Несложно, но непривычно. Это надо понимать, что ваш Рамакришна не только планарий растирал?
— И кошек! — произнес тихо Сидоров, и лицо его, претерпев неожиданное неприятное изменение, вытянулось вперед, скомкалось, а изо рта послышалось кошачье мяуканье. Само тело дрессировщика Сидорова изогнулось так, словно у него был большой хвост.
— Вы и кошку в кашицу?.. — спросил Грубин.
— Пантеру, — сказал Сидоров. — Она все равно старая была. На списание шла.
— А ваши животные. — Грубина посетила страшная догадка.
— Мои животные тоже позаимствовали свои способности у других, — признался Сидоров. — Тигры ели петухов, а медведи крокодилов, не говоря о прочих тварях.
— Но зачем? Зачем? — в отчаянии воскликнул Грубин. — Что толкало вас на такую сомнительную деятельность?
— Сомнительную? — Сидоров расправил плечи и будто бы стал выше ростом. — Сомнительной науки не бывает! Наука сама диктует свои законы. Если открытие сделано, надо его использовать. Другого не дано! Меня еще признают на уровне Нобелевской или хотя бы Государственной премии.
— А этот ваш друг, Рамакришна? — спросил Грубин, который все с большей опаской относился к дрессировщику.
— С моим дорогим Рамакришной случилась трагедия. Я взял его к себе в ассистенты — мы проводили совместные опыты над моими дрессированными крошками. И однажды Рамик нажрался слоновьего экстракта и вошел в клетку со львами. Он думал, что ни один лев не посмеет его тронуть. В общем, он переоценил свои силы.
— Что, пьяный был? — спросил Грубин.
— Ни боже мой! Они там, в Индии, не пьют. Только если по маленькой. — Сидоров отводил глаза — у него было лживое выражение лица.
— А раствор вам достался?
— Какой раствор?
— Из хамелеонов и нефритовой пыли?
— Тиш-ш-ше! Ты что, услышат!
— Услышат — не поймут. Ну ладно, я пошел.
— Ты куда?
— Домой.
— Да я же только начал рассказывать!
— А мне уже не так интересно, — признался Грубин. — Я думал, что вы в самом деле дрессировали своим трудом. А оказывается, каша под соусом из нефрита с хамелеонами!
— Нет, Саша, так ты не уйдешь, — сказал Сидоров и обнял Грубина за плечи. — Я хочу с тобой поделиться моими планами на будущее.
— Не надо!
— Я лучше знаю, что надо, а что не надо, — сказал Сидоров, а потом зарычал так, что у Грубина ослабло в коленях.
Сидоров засмеялся.
— Мы тут с моими мишками одного тигра слопали. Мясо жесткое — две мясорубки сломал, не поверишь. Теперь у меня в номере медведи на двадцать метров прыгают. Я тоже могу. Показать?
— Не надо, ты уже показывал.
Они подходили к цирку — впереди горели его ночные огни.
— Ты думаешь, что я эгоист, все для себя? — сказал Сидоров. — А я не такой! Я для народа хочу, для человечества, чтобы все могли! Чтобы детишек рыбой кормить, а они чтобы с грудного возраста не тонули. Некоторых можно и летать научить. А почему нет? И Красной Шапочке — ты только послушай, какая умора! — Красной Шапочке привить от волка характер: он ей зубы покажет, а она ему в ответ!
