— Скомкали эпизод, — сказал с сожалением Петер. — Могло лучше получиться.
— Сойдет, — сказал господин Мархель. — Не будем отвлекать внимание зрителя на второстепенные сюжетные ответвления.
Вечером этого дня Петера попытались убить. Он возвращался из павильона один, и вдруг перед ним вырос человек и скрипнул спет сзади, там тоже кто-то был, человек поднял руку и что-то сказал. Петер не расслышал, потому что, сделав обманное движение вправо, сам отклонился влево и повернулся боком, выстрел был глухой и мимо. Петер бросился в ноги стрелявшего, но тот успел выстрелить еще раз, и Петера обожгло вдоль спины, он сбил мазилу с ног, кто-то топтался рядом, Петер крепко держал своего противника за кисть с пистолетом, еще раз грохнул выстрел, потом из темноты мелькнул сапог — прямо в лицо, вспышка была поярче, чем от гранаты, но Петер выскользнул из-под этой вспышки, пистолет был уже в его руке, и он выстрелил по метнувшемуся еще раз сапогу, и тут вдруг стало легко, кто-то оторвал от него противника, потом ему терли снегом лицо и, кажется, Козак сказал: «Ну и уделали тебя!» И тут вдруг поплыло, и очнулся Петер уже в тепле.
Это был тесный блиндаж саперов, он лежал на нарах, было душно и накурено, саперов было много, во рту горело от рома, и кто-то сказал: «О! Сразу и полегчало. Налей-ка еще», — и ему поднесли еще кружку. Петер выпил и пришел в себя окончательно. На правом глазу был бинт, вообще вся правая половина лица была как деревянная, и страшно горела спина.
— Говорил же я тебе — на хрена ты ходишь в одиночку? — сказал Козак, он был здесь, и еще были знакомые лица, а в углу сидели двое с набитыми мордами — должно быть, покушавшиеся.
— Эти, что ли? — кивнул на них Петер.
— Они, — сказал Козак, — они, родимые…
— Зачем это вы, ребята? — спросил их Петер.
— Мы уж тут пытались им внушить, — сказал Козак. — По тупые, как пеньки. Деревня…
— Сами вы тупые! — сдавленно сказал один из тех, помоложе. — Не видите, что ли — продали нас всех на корню! Это же заговор! А-а… — Он обреченно махнул рукой.
— Так ты что же думаешь — киношников перебьешь, и все пойдет как по маслу? — спросил Петер,
Тот промолчал, глядя исподлобья, зло, как хорек.
— Чего молчишь? — ткнул его в бок Козак.
— Погоди, Карел, — сказал Петер. — Ребята не разобрались — бывает. Давайте сначала. Не было киношников — все шло хорошо. Приехали киношники — все стало плохо. Значит, убить киношников—и все опять будет хорошо. Так, что ли?
— Ну, — сказал один из тех. Другой молча кивнул.
— Поздно убивать, — сказал Петер. — Надо было сразу. В первый же день. Теперь уже поздно. Карты сданы, и игра сделана…
— Вот и Христиан про то же говорил, — сказал Козак.
— Да, — сказал Петер. — Это все равно что пытаться остановить камнепад, вытащив из него самый первый камень — с которого началось… да и началось-то еще до нас… Я не знаю — все так перемешалось, — где есть наша вина, где ее нет… но главное — это подлость и трусость и вашего генерала, и нашего советника… и ваша, господа саперы, черт вас подери с вашими доносами и тотализатором…
Саперы зашевелились, но никто ничего не сказал.
— Ладно, дело прошлое… хотя… ладно, — решительно оборвал себя Петер. — Вот я вас спрашиваю: вы все хотите, чтобы о вас — о таких — память осталась? Или не хотите? Или — чтобы пригладить, причесать, подмазать? Как вам желательно?
Мялись саперы. Мялись, чесали затылки, подбородки, ладони, было им неловко говорить, что выбрали бы они, конечно, вариант подслащенный, чуточку сокращенный — потому что, что же… живые ж люди… жить-то хочется, правда?
— А, Карел? Ты-то что молчишь?
— Да я не молчу… В общем, так: делай как нужно. Понял? Мне, может, и не все хочется… только надо — чтобы все. Правильно, мужики?
Мужики ворчали что-то неопределенное, что, мол, грехи и прочее, и жисть прожить — не поле перейти, да ты не обращай внимания, жаль, конечно, когда о нас плохое думать будут — так не надо было по-свински — ну и так далее…
— А вашего черного я все равно убью, — сказал тот, похожий на хорька.
— Толку не будет, — сказал Петер. — А себя погубишь.
— Я не для толку. Я так… для себя.
— Ваши тогда, до газов, убили?.. — Петер сглотнул, так почему-то резануло это воспоминание о предчувствии, что вот этот, сидящий перед ним, и есть убийца Летучего Хрена, Эка и Шанура. — Убили полковника, оператора и шофера?
— Наши, — кивнул тот. — Оператора не убивали, неправда. Он сбежал потом.
— Сбежал? — выдохнул Петер.
— Так я же тебе говорил, что видел его потом, — сказал Козак.
— Ничего ты не говорил.
— Только что говорил — видел его и разговаривал.
— Я не понял — что после того… Где он сейчас?
— Не знаю. Ходит где-то. Говорил, что будет ходить и смотреть — и думать.
— Подожди. — Петер опять повернулся к террористу. — Если это ваши — то где киноленты?
— Раздали по рукам. На сохранение. Но это еще до газов было, теперь где и что — мало кто знает.
— Ваш же Менандр их на тушенку выменивал, — сказал Козак. — Ходил и выменивал. Штук пятьдесят, наверное, унес, а то и больше.
— Менандр? — удивился Петер. — Ничего не понимаю.
— Он тебе не говорил?
— Ничего. Ну, допрыгается он у меня. Ты тоже отдал?
— У меня не было, — сказал Козак.
— Проклятье… — Петер сжал пальцы так, что они хрустнули. — Ребята, если кто найдет, если у кого есть, если кто знает, где спрятано, — отдавайте мне. Тушенки у меня нет, но что-нибудь придумаем.
— Да что мы, совсем уж шкурники, что ли, — сказали саперы. — Принесем, если найдем, чего уж там…
Менандра не было, Петер перевернул весь блиндаж вверх дном, но ничего не обнаружил. Камерон и Брунгильда, матерясь, помогали ему, причем Камерон вспомнил, что дня три назад видел Менандра перебиравшим коробки с лентой, но и не подумал поинтересоваться — проклятье! — а Брунгильда высказывалась весьма произвольно по поводу всего на свете, пока Петер не сообщил ей свежую информацию о Шануре — она ахнула, села и молча сидела очень долго, будто ждала, что вот сейчас он войдет — никто, конечно, не вошел, а Петер вдруг ощутил страшную тяжесть во всем теле и еле дотащился до койки, оставив Камерона убирать все, что они пораскидали, — в обжитом блиндаже оказалось поразительно много вещей, — однако уснуть не смог, задремал и застонал, так заныли лицо и спина, Брунгильда разбинтовала его и, чуть не плача, стала промывать заплывший глаз и прикладывать снег к скуле, а со спиной вообще ничего нельзя было сделать, пуля сорвала узкую и длинную полоску кожи, даже перебинтовать это было трудно; наконец Камерон придумал приклеить бинт вдоль раны клеем для киноленты, и, неожиданно успокоившись, Петер крепко уснул. Во сне он видел Шанура, Шанyp что-то говорил ему, но Петер не понимал ни слова, будто Шанур говорил на каком-то ином языке, а потом Шанур повернулся и пошел прочь. Петер попытался удержать его, но рука проходила сквозь Шанура свободно, как сквозь призрак…
