– Нет-нет, – запротестовал он вслух. -Не надо, прошу тебя. Карл. Мне… мне не хочется никуда идти…
– Э, да ты слабак, братец! – добродушно вскричал Фельдер. – Ничего, ничего, это будет тебе полезно!
Не слушая более протестов Хармана, он нахлобучил фуражку, схватил обер-лейтенанта под локоть и мощно повлек за собой.
– Может быть, еще выпьем? -- сопротивлялся Харман.
– Потом, после экскурсии выпьем, – отмахнулся штурмбанфюрер.
И Харману ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться неожиданному напору своего собеседника. Конечно, у него был целый арсенал различных средств воздействия, но это неизбежно вызвало бы подозрения. Кроме того он вдруг почувствовал, что его внутреннее сопротивление начинает ослабевать, а вскоре и совсем исчезло.
Он уже окончательно пришел в себя, но, осматривая клетки загонов, на которые была разделил проволокой территория лагеря, низкие барачные блоки, испытывал странное ощущение, будто все это он уже видел раньше. Однако, как он ни пытался вспомнить, где и когда он мог видеть нечто подобное, ему это не удавалось.
Между тем, они уже шли по ровному и пыльному плацу, который подметали люди в полосатых рубищах. За людьми надзирали трое дюжих эсэсовцев, которые то и дело покрикивали и деловито выбивали зубы своим "подопечным". Чуть подальше группа изможденных военнопленных таскала за угол барака тяжелые булыжники, сваленные зачем-то в кучу в углу плаца. Один из таскавших на глазаx Хармана и Фельдера упал, придавив себе камнем ногу. Охранник неторопливо подошел к нему, взмахнул плетью, но заключенный не сумел встать. Послышалась сухая, отрывистая автоматная очередь, и через несколько секунд, когда товарищи погибшего уволокли его труп куда-то за бараки, переноска камней продолжалась, словно ничего особенного не произошло…
За полтора часа Харман и Фельдер успели осмотреть лишь первый сектор, где размещались столярная мастерская, кузница, сапожники и портные. Заключенные, которые там трудились, были в основном из стран Восточной Европы. Как пояснил Фельдер, военнопленные использовались лишь на самых тяжелых работах. В этот день они рыли котлованы для фундаментов двух больших зданий новых блоков, почти возле самых проволочных заграждений. Охранники с плетьми из кусков многожильного кабеля в руках и с овчарками на поводках не давали работающим ни минуты передышки. Видно, им было скучно, охранникам, и время от времени они устраивали себе развлечение: спускали собак с поводка, и те гонялись за заключенными, хватая их за ноги и за руки под хохот и улюлюканье охранников.
В этот момент Фельдер сказал Харману, кивнув на людей в полосатых робах:
– Посмотри, как они глядят на нас… Они ненавидят нас, и только дай им возможность, как они тут же набросятся на нас и задушат голыми руками!.. В школе СС нам внушали, что здесь царит образцовый порядок, а на месте оказалось, что порядок этот – только внешний… В душе у этих ублюдков – если она у них имеется – лишь ненависть и бессмысленная враждебность! Они не умеют подчиняться силе… Поэтому мы все очень плохо спим по ночам.
– - А кто содержится в вашем лагере?- спросил Харман.
Разный сброд, – махнув рукой, ответил штурмбанфюрер. – У нас все же не Освенцим и не Дахау… Есть и пленные красноармейцы, и евреииз польских гетто, есть члены большевистских семей – в основном, они все помогали партизанам. – Штурмбанфюрер посмотрел на часы. – Однако, дружище Харман, нам пора выдвигаться в "лазарет".
– В лазарет? – удивился обер-лейтенант. – Зачем?
– Я забыл, что ты не знаешь нашей терминологии, – засмеялся Фельдер. – "Лазаретом" мы называем то место, где происходит ликвидация этих скотов. Сейчас там состоится занятный спектакль: будут расстреливать подонков, которые пытались дать деру этой ночью!
"Лазарет" находился в редкой березовой роще в самом дальнем углу лагеря и представлял собой довольно вместительный котлован, окруженный оградой из колючей проволоки. На краю котлована была вырублена в глине крутая лестница, которая вела на дно.
Все уже были в сборе. Чуть поодаль от котлована стояла длинная скамья, на которой, словно король со своей свитой, восседал фон Риббель в окружении офицеров СС. Заключенные, которых должны были расстреливать,были выстроены в шеренгу на краю котлована, спиной к нему. Их было около двадцати, и стояли они спокойно и молча, хотя ни на одном из них не было живого места – очевидно, от огнестрельных ран, собачьих укусов и побоев. Сколько ни вглядывался в их лица Харман, ни на одном из них он не смог заметить и тени страха,
– Они не боятся, – констатировал он.
Фельдер хмыкнул:
– Они просто отупели от страха!
– А почему ты сказал, что будет спектакль?
– Потому что есть зрители, – хихикнув, ответил штурмбанфюрер, ткнув пальцем в направлении так же молча стоявшей толпы людей в полосатом, которую охраняли автоматчики. – Обычно все это проделывается быстро и без китайских церемоний. Осужденных ставят на колени на краю ямы и стреляют в затылок. А теперь зрелище обещает быть намного интереснее!
Перед шеренгой заключенных выстроился взвод СС с автоматическими карабинами, под командованием уже известного Харману ротенфюрера Шарца.
– Шарц, начинайте, – отрывисто приказал фон Риббель.
Офицер что-то рявкнул солдатам, указывая на грузовик, который стоял за строем взвода. В его кузове был укреплен на турели пулемет.
– Что он говорит? – спросил Харман Фельдера. – Я не расслышал.
– Кто? Шарц? А, – штурмбанфюрер пренебрежительно махнул рукой, – он хочет, чтобы для верности кто-то из солдат стрелял из пулемета. К нам недавно прибыло пополнение, так что это будет для новичков крещение огнем. Заодно лишний раз потренируются в стрельбе на меткость, ха-ха!..
Шарц повторил выкрик, и Харман уловил звуки, похожие на команду: "Добровольцы, шаг вперед!".
По-прежнему никто не шелохнулся. Все колебались. Война шла четвертый год. Позади Ленинград, сражение на Волге, русские приближаются к Польше. Кому хочется пачкать руки в крови, да еще при свидетелях?
Харман вдруг подумал: а что, если кто-нибудьиз солдат вообще откажется стрелять в людей? Да нет, вряд ли. Каждый понимает, что это бессмысленно: количество приговоренных к смерти просто увеличится на одного, вот и все.
Ноон ошибся. Когда Шарц все-таки вызвал из строя некоего Верке, тщедушного молодого солдата, тот отказался занять место за пулеметом. Секунду ротенфюрер таращил на него глаза, а потом медленно потащил из кобуры "вальтер". Глаза его налились кровью, и это не предвещало ничего хорошего для солдата. Верке побледнел, но не сдвинулся с места.
