А закутанный в плащ гигант — это, разумеется, дух волны, ищущий жертву, или мать тюленей, которая, согласно древней легенде, в самые темные ночи всплывает из океанских глубин и выходит на сушу в облике женщины с восемью сосцами, чтобы оплакать своих детей, пойманных и убитых людьми берега.
Марат прошел мимо забора, защищающего гордость и основу благосостояния Города — медеплавильни и кузнечные мастерские. Оба стражника, охранявшие ворота главного цеха, крепко спали, лежа на земле и положив головы на собственные предплечья. Марат осторожно вытащил у обоих ножи, отошел на десять метров в сторону, закопал в песке. Завтра Хохотун сурово накажет дураков, но не казнит, даже не выгонит. Казнить и выгонять бессмысленно. В Городе четырнадцать тысяч жителей, из них около двухсот взрослых самцов охраняют порядок на улицах, Хохотун и Муугу лично производят отбор; на место отчисленного стража всегда можно взять другого, но этот другой будет столь же незадачлив. Покажи ему жареный живот черепахи или спелую девку с подведенными углем глазами — тут же забудет о службе и приказах начальства. А в обмен на плод черной пальмы маму родную продаст.
За мастерскими начинались чистые кварталы — действительно вполне приличные с санитарной точки зрения, если бы не запах, исходящий от рабов, вполвалку спящих в загонах. Рабы стоили дорого, их владельцы предпочитали держать свою собственность рядом с жильем, пристраивая загоны вплотную к спальням.
Владыка Города-на-Берегу старался не вмешиваться в вопросы рабовладения. Так повелось издревле, с самых первых дней существования Города.
Конечно, Марат запретил бы работорговлю. И торжественно объявил всех двуногих прямоходящих свободными от рождения. И отлил бы эти слова в металле, и самолично установил бы на каждом перекрестке Города обелиски из чистого мрамора, и высек бы на том мраморе слова о великой свободе для всех и для каждого на все времена.
Он лично расстрелял бы разрывными зарядами любого работорговца и рабовладельца, не пожалел бы собственных генералов, и старых воинов, и жрецов; он сделал бы это и еще многое другое, если бы хоть в одном известном ему языке Золотой Планеты имелось слово «свобода». Ни на равнине, ни в горах, ни на берегу океана, от севера до юга, ни одно наречие, ни один диалект не содержал такого понятия.
Здесь каждый дикарь делал, что хотел, подчиняясь только собственным инстинктам или же — в редких случаях — приказам племенного лидера. Аборигены действительно были свободны от рождения, им незачем было выделять идею свободы и придумывать для нее специальное слово.
Первыми рабами стали горные людоеды, полуживотные, не знающие огня и не способные к абстракциям, их ловили в горах и одомашнивали, обучая простейшим навыкам, вроде переноски камней. Потом — примерно на третьем году правления — Марат с изумлением обнаружил, что среди рабов появляются вполне культурные сыновья и внуки рыболовов. Он допросил Хохотуна, тот сделал вид, что не понял вопроса. Наверное, потому, что сам был крупнейшим рабовладельцем Города. Зато Митрополит, получив задание, спустя сутки доложил, что многие мужчины и женщины без больших сомнений продают в рабство лично себя, а чаще — своих детей. Известны случаи, когда в неволю уходили целыми семьями. Один охотник за кальмарами из сильного и многочисленного южного рода жачцмего, что переводилось как «дочери зеленой пены великого шторма», продал за тридцать черных бананов собственную жену и сыновей.
Выслушав жреца, Марат вызвал стражу и приказал казнить не только самого пожирателя кальмаров, но и прочих участников сделки. А вечером того же дня рассказал Жильцу и выслушал про себя много нового.
— Кретин! — смеялся Жилец. — Зачем лезешь? Если папуас хочет стать рабом, он найдет способ. Сегодня ты запретишь — завтра он опять попытается. Если всё происходит полюбовно, не мешай. Естественный процесс, ничего удивительного…
Марат захотел взять изображающую его самого статуэтку из дерева зух, не поддающегося обработке каменными орудиями, и ударить старого вора по шишковатому лбу, но привычно сдержал гнев.
Владыка никогда не гневается, ибо это смущает разум.
— Нет, старик, — спокойно ответил он. — Ты меня не убедишь. Я пролетел весь обитаемый Космос, я убил и сжег пять сотен дикарей. Мои носороги вытоптали тысячу миль океанского берега. Я был культурным человеком, пилотом, а стал вшивым императором вшивых подданных. Я жру черные бананы и объясняю своим женам, что такое эпиляция. Я не собираюсь просто так смотреть, как мой народ разделяется на рабов и хозяев.
— Эх, — простонал Жилец. — Дурень… Не хочешь — не смотри. Всё случится само собой. И еще одно: не надо говорить со мной, как с папуасом, понял? — Старый вор повысил голос. — «Мои носороги»… «Мой народ»… Заткнись. Или перережь мне глотку. Но чтоб я этого больше не слышал.
В тот вечер они долго кричали друг на друга, Жилец в сотый раз пообещал Марату, что взорвет мину в голове, а Марат в сотый раз пообещал Жильцу, что задушит его. Потом, в полночь, сидя на подоконнике опочивальни, в попытке успокоить нервы бывший пилот долго расстреливал зажигательными ракетами зеленое небо.
В Городе было три чистых квартала. У самого подножия Пирамиды в просторных глинобитных особняках жили старые воины: овеянная славой и почестями гвардия. Пятнадцать охотников: те, с кем Владыка пересек горы и завоевал побережье. Чуть дальше обосновались металлурги: лично Маратом созданный элитный класс рудознатцев, кузнецов и ремесленников — пионеры нового, железного века, умеющие изготавливать ножи, мечи, защитные доспехи, посуду и украшения. Третий район населяли бизнесмены, их территория была обширна и неоднородна. Богатые коммерсанты и те, кто имел заслуги перед Владыкой, селились рядом с Пирамидой, их менее зажиточные коллеги — дальше, и по мере приближения к берегу чистый торговый квартал постепенно превращался в скопище харчевен, ночлежек и воровских притонов — несмотря на поздний час, в иных окнах, занавешенных рыбьими шкурами, можно было различить слабые полоски света. Здесь делили украденное.
Марат подобрал увесистый камень и запустил в одно из окон. Невидимый мужчина сдавленно ахнул, невидимая женщина бешеным шепотом приказала заткнуться и пожелала кому-то всю жизнь сосать крабьи кости; свет исчез, воцарилась тишина.
В решении проблемы преступности Марат рассчитывал на Жильца (а на кого еще?), но крупно ошибся. Когда покоренные племена обжились на новом месте и стали возникать первые конфликты по поводу дележа мест для рыбной ловли, Владыка задумался о создании кутузки и простейшего уголовного кодекса. Пошел к Жильцу за советом и был изумлен, когда легендарный вор мрачно заявил, что думать о создании тюрьмы может только такой имбецил, как Марат, а уголовный закон должен предусматривать одно-единственное наказание для любого преступника, а именно: смертную казнь.
