— Постой, ты чего? Что случилось-то?
— Мне нужно в Москву.
— Подожди, через два дня машина будет до Москвы, у меня приятель поедет…
— Спасибо, я на перекладных.
И Сюэли в самом деле, удивительно четко перепрыгивая из электрички в электричку, добрался до Ленинградского вокзала в Москве, на «Комсомольской» спустился в метро, сел до "Охотного ряда", там вышел, поднялся в город и вбежал в Иверские ворота. Этот путь остался в его памяти навсегда. Обувной ларек стоял примерно возле памятника Минину и Пожарскому. Сюэли перебежал площадь, кинулся в ноги Ли Дапэну и стал биться головой о брусчатку Красной площади, восклицая:
— Простите, дедушка! Ведь я недостойный ваш внук! Как я мог не узнать вас! Как же велика моя вина! Поистине, я заслуживаю смерти!
— Это в каком же мы с вами родстве? — с интересом спросил Ли Дапэн.
— Ваша дочь вышла замуж за лиса по фамилии Вэй из Гуандуна, — отвечал Сюэли. — Она-то и есть моя мать. Вы навещали нас в самом начале династии Цин, но я тогда был совсем малыш и, конечно, никак не мог помнить вас.
— Так ты теперь, выходит, научился принимать мужской облик! В то время ты был совсем молоденьким лисом и не умел принимать ни мужской облик, ни женский… А какой вырос красавец!
— Как же я мог, читая Чжуан-цзы, не догадаться, что Ли Сяо-яо и Ли Дапэн — это имя одного и того же человека? — Сюэли собрался снова приложиться лбом о пыльную мостовую.
— А что Цю-юэ? — перебил дедушка. — Здорова?
— Ах, да что ж это я!.. — Сюэли поспешно вытащил из кармана мобильник и стал набирать бабушкин номер в Гуанчжоу. — Конечно, бабушка в добром здравии! Ах, какая радость, какая радость!.. А ведь как я искал вас! — продолжал он, от волнения не зная, как и приступить к рассказу. — Я… я нашел здесь, в Москве, фрагмент театра…, - в этот момент на том конце, в Гуанчжоу, бабушка сняла трубку. Нельзя и передать той радости, с которой Сюэли смотрел, как дедушка после стольких лет разлуки сказал бабушке несколько слов, как будто они никогда и не расставались.
— Я немного задержался, милая Цю-Юэ, — сказал дедушка, — но скоро буду.
— Тридцать лет у меня ушло на то, чтобы добраться из Сибири до Москвы и при этом не привлечь к себе ненужного вниманья, и еще тридцать лет — на то, чтобы совершенно точно выяснить, в котором из музеев хранится театр, да при этом не привлечь к себе ровным счетом никакого внимания, — рассказывал дедушка. — В то время я с вещичками расположился здесь, на Красной площади, — ведь это место удобно стратегически необычайно, если глаз стараться не спускать с ГМИИ и ГИМ, не забывая и Музей народов Востока.
— Театр точно в Пушкинском музее. Мне посчастливилось наткнуться на обломок украшения от театра, — Сюэли завозился в кармане и вытащил на свет бережно хранимую вещь. — Я не знаю, от какого места откололся этот кусок, но он подсказал мне, как можно проследить судьбу театра. Эта яшма в оправе досталась мне случайно, ею играли дети. По этой ниточке дошел я до ГМИИ, но, конечно, внутрь мне был заказан путь. Куда уж там! Но что же это за фрагмент — насколько важен он или неважен? Наверно, всего лишь часть обивки сундука?
Дедушка взял из рук Сюэли яшмовое украшение.
— Это навершие, — сказал он, беспокойно оглядывая круглую пластину. — Каких только сюрпризов ни преподносит нам судьба!
— Андрей мне так и говорил…, - Сюэли еще раз удивился профессионализму российских историков.
— Едва ли мог тебе сказать он суть: ведь эта вещь крепилась в центре ширмы, наверху. И, верно, выпала оттуда. Ее отсутствие никак не помешает использовать театр как театр, на сцене разыграть любую драму, вот только он не будет излучать. Событья проецировать не будет.
Сюэли недоверчиво тронул кругляшок пальцем.
— Выходит, ты, и сам не зная как, здесь выцепил из грязи и из пыли ту самую деталь, что всех нужнее. И как тут не принять за перст судьбы…
— Не-а. Это одна из нормальных случайностей войны, — сказал Сюэли.
— Что ж, есть и в этом доля правды. Покуда наш театр все еще там, для нас не кончилась война. Давай и в самом деле мы не будем размазывать по поднебесью клейстер — расклеивать по небу облака, а перейдем к насущному самому делу.
— Еще немного погодите, дедушка, — спохватился Сюэли, снова кидаясь ничком на землю в выражении отчаянной скорби. — Чуть я не забыл: ведь я, ничтожный, подозревал вас поначалу, что вы запродались японцам, что настоящий вы им отдали театр. Да-да, предателем считал вас, не зная ровно ничего. А ведь чем меньше знаешь, тем лучше думать бы о людях надо. С каким же после этого лицом на вас смотреть, дышать и жить я стану?
— О" кей, формальности соблюдены, — сказал Ли Сяо-яо, хлопнул Сюэли по плечу, подхватил его под локоть и поставил на ноги.
— А что произошло там, в Ляньхуа? — сейчас же с любопытством спросил Сюэли. — Как вы так обвели их вокруг пальца?
— Ну, чудно бабушка твоя мне помогла. Она нагромоздила лисьи чары на дом до самой крыши, с трудами не посчиталась. Казалось, что в доме человек шесть, а то и восемь, какие-то дети, стоны, скрипы… И все это держала одна лишь твоя хрупкая бабушка усилием воли четыре дня. На деле не было там никого — взяла немного соли от соседей, какое-то тряпье и лоскуты — и дом соорудила то что надо!
— В записках лейтенанта Итимуры я читал, как жалко выглядело жилище — обветшалое, полное нужды и горя…
— Кто сам полез в логово лис, пусть не жалуется на то, что он там увидел, — вздохнул Ли Сяо-яо.
— Вот чего я никак не сумел понять, дедушка, — выспрашивал Сюэли, — показывая силу театра на копии, как сумели вы сделать так, что все исполнилось как по-писаному?
— Ну, сказать, что легко это было, не могу. Сначала я встретил в бамбуковой роще Фань Юй-си. Бегал по лесу, искал пропитание — и наткнулся на Фань Юй-си, который, весь израненный, возвращался домой и часто отдыхал. Меня он не узнал, конечно, ведь я был в обличье лиса. Я рассчитал примерно, что со скоростью такой он добредет домой дня через три. И этот навязал сюжет японцам, но неприметно, так что показалось ученому Чжунвэю, как будто сам он мной распорядился. Что же до почтенного Цао — я, каюсь, показал ему виденье: золотой мост уходит в небеса, виденье это в воздухе соткалось минут на пять, и этого хватило.
— Но как старое хлопковое дерево возле дома Цао превратилось в клен? Ведь тут не хватит никаких усилий!
— Вот это я и сам, признаться, не понимаю хорошенько. Могу лишь только предположить, что сама природа помогла нам и подстроилась, ведь природа с лисами заодно. Я так просил и обращался к Небу… Одна лишь страшная вина легла при всем при этом на меня — и то невольно. До сих пор иногда вспомню — и не могу опомниться от восхищения и жалости. С японцами был юный лисий жрец, который сразу же сделал мне подношенье — с начинкой рис в конвертиках из тофу, и таким образом уже начал служить нам. Он несколько дней не понимал, кто мы, и я не знал, так ли искусен он в распознаванье. Я замаскировался, как умел. И только в день спектакля, как я теперь могу сообразить, припоминая, как там падал свет, — он мельком видел тень мою за ширмой. Тогда, конечно, не понять, что я лиса, уже не мог. Ведь у тени нашей морда длинная с ушами… Обычный не увидит человек, но жрец Инари не понять не может. Ах, как я оценил его поступок!..
