шествии. Из присутствовавших ближайшим родственником был ее сын Джозеф - единственный отпрыск от первого брака с Кэлвертом из Йоркшира.
А со стороны сквайра Боулза определенно не было родни, которую стоило бы сюда звать. По завещанию, составленному во время второго брака сквайра, все доставалось вдове.
И что же включало это "все"? Самое очевидное: земля, дом, мебель, картины, столовое серебро. Непременно были бы и денежные накопления, но помимо нескольких сотен в руках доверенных лиц - честных людей, не растратчиков - наличных вовсе не осталось. При том, что Фрэнсис Боулз долгие годы получал хорошую ренту, а траты умел сдерживать. Впрочем, за ним не водилось репутации скряги; он держал богатый стол и всегда имел в распоряжении деньги на умеренные расходы своей жены и пасынка. Джозефу Кэлверту было положено щедрое содержание и в школе, и в колледже.
Но как же тогда сквайр распорядился своим состоянием? Поиски в доме не обнаружили тайных кладов; ни один из слуг - как старых, так и молодых - не припомнил, чтобы встречал сквайра в неожиданном месте в неурочный час. Госпожа Боулз и ее сын пребывали в изрядном замешательстве. Потому они однажды вечером сидели в гостиной, обсуждая этот вопрос в двадцатый раз:
- Джозеф, ты снова просматривал его бумаги и книги, не так ли?
- Да, мама, и снова тщетно.
- О чем же он вечно писал и почему отправлял письма мистеру Фаулеру в Глостер?
- Ты же знаешь его одержимость промежуточным состоянием, где пребывают души умерших. Вот чем увлечены были тот и другой. Последнее, к чему он приложил руку, это письмо, которое так и осталось не закончено. Сейчас покажу... Верно, в нем та же самая песня.
"Почтенный друг! Я делаю постепенные успехи в исследованиях, хоть и не вполне понимаю, насколько нашим источникам стоит доверять. На днях мне встретилось утверждение, что недолгое время после смерти душа находится под властью неких духов, Рафаила и еще одного, чье имя Нарес, если я правильно разобрал; однако умерший остается еще настолько близок к состоянию жизни, что молитвой, обращенной к двум этим духам, будет явлен живущему и откроет ему истины. Явиться он должен обязательно, если вызван правильно, в точности тем способом, что изложен в описании эксперимента. Но когда он предстанет и разомкнет уста, может случиться, что призывавшему его раскроется много большее, чем сведения о запрятанном сокровище, на которые возлагались упования - подобные запросы отмечены как первейшие. Впрочем, лучше будет отослать тебе все, приложив к этому письму; выписки из книги алхимических рецептов, что получена мною от доброго епископа Мура".
Тут Джозеф остановился и без пояснений вперился в бумагу. Молчание длилось дольше минуты, после чего госпожа Боулз, вытянув иглу из своего рукоделия, кашлянула и спросила:
- Больше ничего не написано?
- Нет, мама, ничего.
- Нет? Весьма странно. Ты когда-нибудь встречал мистера Фаулера?
- Да, раз или два, пожалуй - в Оксфорде. Он вполне добропорядочный джентльмен.
- Вот что я думаю, - произнесла госпожа Боулз. - Самым правильным будет ознакомить его с тем, что произошло: они же были близкие друзья. Да, Джозеф, тебе непременно следует это сделать - так ты узнаешь разгадку. И, в конце концов, письмо адресовалось Фаулеру.
- Ты права, мама, я не стану это откладывать. - И Джозеф тотчас сел за сочинение письма.
Между Норфолком и Глостером сообщение было небыстрое. Однако письмо отправилось, и в ответ прибыл внушительный сверток, изрядно увеличив число вечерних разговоров в обшитой панелями гостиной. По завершении одного из них прозвучало:
- Этой ночью? Если ты уверен в себе, отправляйся по окольной тропке, через поля. Да, и возьми эту тряпицу, пригодится.
- Что за тряпица, мама? Платок?
- Да, что-то вроде. Какая разница?
После чего он вышел через садовую калитку, а она осталась на пороге, задумчиво прижав ко рту ладонь. Когда рука опустилась, женщина проговорила вполголоса:
- И зачем я тогда так спешила? Это же платок, который нужно было положить ему на лицо!
Стояла беспросветная ночь, весенний ветер шумно задувал в черных полях - достаточно шумно, чтобы заглушить любые возгласы и призывы. Если призыв и был, то не слышалось ни голоса того, кто просил ответить, ни - тем более - того, кто внимал.
Ранним утром мать вошла к Джозефу в спальню.
- Подай мне платок, - попросила она. - Прислуге не нужно его видеть. И рассказывай, рассказывай скорее!
Джозеф сидел на краю постели, закрыв лицо ладонями. Он обратил к матери покрасневшие глаза:
- Мы не сможем зажать ему рот, - сказал он. - Почему, во имя Господа, ты оставила его лицо открытым?
- А что я могла поделать? Ты сам знаешь, как я торопилась в тот день. Но ты хочешь сказать, что видел его?
Джозеф только простонал и снова утопил лицо в ладонях. Затем объявил тихим голосом:
- Он сказал, что ты тоже должна с ним увидеться.
Всхлипнув от ужаса, она ухватила кроватный столбик и крепко стиснула.
- Ох, он и разгневан! - продолжал Джозеф. - Я уверен, он все это время ждал. У меня едва язык не отнялся, когда я услышал звериное рычание.
Он вскочил и зашагал по комнате.
- И что мы можем сделать? Он ничем не скован! Я не осмелюсь встретиться с ним. Не осмелюсь глотнуть отравы и пойти к нему. И я не выдержу здесь еще одну ночь! Ох, зачем ты это натворила? Мы же могли подождать...
- Тише! - сказала его мать пересохшими губами. - Все из-за тебя, и тебе это известно не хуже, чем мне. Впрочем, что толку в препирательствах? Послушай, осталось всего шесть часов. Денег хватит, чтобы пересечь воду: это для них неодолимая преграда. До Ярмута рукой подать, и я слышала, что оттуда по ночам отплывают суда в Голландию. Встретимся в конюшне. Я скоро буду готова.
Джозеф уставился на нее:
- А что подумают местные?
- Разве ты не можешь сказать пастору, что до нас долетели слухи о собственности в Амстердаме, на которую мы должны заявить притязания, иначе ее потеряем? Иди, иди; а если не хватает духу, то оставайся здесь на следующую ночь.
Он содрогнулся и вышел.
Вечером, после наступления темноты, на постоялый двор у пристани Ярмута ввалился моряк. Там сидели мужчина и женщина, возле ног которых громоздились седельные сумки.
- Вы готовы, сударыня и джентльмен? - спросил моряк. - Судну отходить через час, и
