И глаза — для человека невозможно огромные, немного, на ближневосточный лад, раскосые, синие как васильки. Сравнивать их с холодным, бездушным блеском сапфиров Славяну показалось неправильным и оскорбительным. Светло-коричневые брови владыки тонкие, длинные, безукоризненного рисунка. И невероятно густые и длинные ресницы того же цвета.
Остальная свита ничуть не хуже — мужчины и женщины всё той же невозможной, недостижимой для других рас красоты. Движения гибкие, сильные, грациозные как танец пламени и течение воды. Совместить такое могут лишь хелефайи.
Выглядят хелефайи всю свою почти бесконечную жизнь на двадцать лет.
И человеки — тяжёлое неуклюжее тело, лица грубые, словно слепленные наспех, нос-рот на месте и ладно. Слабосильные, беспомощные перед болезнями и одряхлением. Проклятые ничтожно коротким сроком бытия, из которого на детство и старость, то есть на преджизнь и послежизнь приходится две трети. Рядом с вечной юностью и совершенной красотой хелефайев убожество человеческой природы ранит потомков обезьяны ещё сильнее.
Славян нахмурился, слишком откровенно выпячивали нитриенцы своё превосходство, до сих пор у хелефайев Славян такого не встречал, долинники Эндориена и Пиаплиена держались куда как проще. Да было бы ещё чем хвалиться! В том, что хелефайями родились, никакой их заслуги нет, с таким же успехом могли быть гоблинами или человеками.
Понятно, когда Жерар фотоснимками гордится, или Дарик с Миратвеном — кувшином для воды. Имеют полное право. А эти-то с чего выпендриваться взялись? Похваляться происхождением вместо дела способны только законченные никчёмы и ничтожества, которые что-то путёвое сделать просто не способны, ни ума не хватит, ни умений. Не выкажи Риллавен такого глупого, слабодушного высокомерия, Славян бы сдержался. Но когда какой-то полудурок — больше трёх тысяч лет прожил, а ума не нажил — принимается унижать людей только за то, что уши у них круглые, и камень взбесится.
Интернатская жизнь приучила скрывать чувства в глубоком ледяном спокойствии, точно рассчитывать каждое слово и движение, время и место схватки. Жерар глянул на сына с испуганным удивлением: от парня ощутимо повеяло холодом. Славян мотнул головой, словно стряхивал наваждение, ободряюще улыбнулся. Но привычных Жерару солнечных искорок в глазах не было.
Хелефайи осмотрели дом, советница-архитектор едва заметно кивнула, — полужилая-полуофисная пятиэтажка для посольства подходила идеально. Запрошенная сумма, по мнению адвокатессы, вполне приемлемая, можно покупать. Хелефайи спустились в холл.
— Дом мне подходит, — с величественной снисходительностью изронил владыка. — И цена.
Жерар и Дегре склонились в глубоком поклоне, сбивчиво пробормотали благодарность. Славян посмотрел на них с удивлением. Им-то Риллавен не владыка. А Жерар так вообще может в любую минуту выставить его за дверь — не буду тебе продавать, и точка.
— Бумаги должны быть готовы через час, — приказал Риллавен.
— За срочность — десять процентов надбавки, — напомнил закон Славян.
Владыка обратил на него подчёркнуто удивлённый взгляд.
— Вы кто? — В умении наполнить пару коротких слов или крохотную паузу целым океаном уничижительного презрения с хелефайями не сравнится никто.
— Бродников Вячеслав Андреевич. — Славян переждал пару мгновений и сказал: — Ну так что, на проценты грошей хватит?
— Владыка Нитриена, — начал было Жерар, но Славян опередил:
— Не торопись. Он не единственный покупатель на весь Гавр. И если тебе чем-то его рожа не понравилась, или манеры, гони в шею. Сейчас многим долинам нужен дом в Гавре, не хелефайям продашь, так гоблинам или вампирам.
— И вы отважитесь вести дела с упырями? — с презрительной насмешкой поинтересовался Риллавен.
— После эльфийского хамства, — благожелательно улыбнулся Славян, — вампирская интеллигентность приятна двойне.
Хелефайи возмущённо охнули, верхушки ушей отогнулись, отклонились к щекам, кончики агрессивно задрались — человек напрашивается на драку. Жерар испуганно простонал «Слав!», а владыка ожёг дерзкого обезьяныша гневным взглядом. Тот не испугался, лишь прищурился насмешливо.
— Впрочем, — сказал человек, — вашу неуклюжесть в разговорах легко извинить: провинциальным затворникам негде набраться изящных манер.
— Владыка, — гневно воскликнул старейшина-дарко, — да этот обезьяныш над нами издевается!
— С каких пор простая констатация факта стала издевательством? — ехидно поинтересовался человек.
— У тебя слишком длинный язык, смертный, — ответил старейшина. Уши выпрямились, кончики немного отвернулись назад. — Смотри, как бы тебе его не укоротили на голову.
— Теперь я понял, почему вы закрыли долину, — сочувственно сказал человек владыке Нитриена. — Стыдно было за площадные манеры своих поданных. Но это вы зря, их не прятать, а воспитывать надо. Лучше всего отправить на курсы этикета — хоть чему-то, да научатся, можно будет и в люди вывести.
Риллавен с трудом удерживался, чтобы не перерезать наглому обезьянышу глотку прямо здесь.
— До сих пор человеческие обычаи, почтенный, — с холодной яростью сказал он, — не допускали, чтобы хозяин дома оскорблял приглашённых им же гостей.
— Как и обычаи хелефайев не позволяли гостю оскорбить хозяина, высокочтимый, — ответил человек с лёгким насмешливым спокойствием.
Владыку спокойствие не обмануло — в эпицентре урагана тоже безветренная тишь, которая спустя мгновенье сменится убийственной яростью. Человек прекрасно понимает, чем рискует, и силу противника оценивает верно. Чего бы обезьяныш… нет… человек. Чего бы ни добивался Бродников, собственную шкуру считает ценой вполне приемлемой, и бой — а это бой, и не что иное — доведёт до победы.
Человек Риллавена напугал. Все человеки всегда чувствуют превосходство Перворождённых — и в ненависти, и в дружбе. Понимают, что хелефайи выше их несоизмеримо, и что бы ни происходило, при каких бы обстоятельствах не встретились человек и хелефайя, даже если толпа уличных отморозков устраивает загонную охоту на вышвырка, даже если хелефайя даёт человеку клятву вассальной верности — всегда человеки смотрят на хелефайев снизу вверх.
Но только не Бродников. Этот человек смотрел на них как на равных.
— Потрудитесь обосновывать свои обвинения, — сказал ему Риллавен. — Я законов гостеприимства не нарушил ни в чём.
— Тогда, — по-французски сказал Бродников, — перестаньте в присутствии хозяина дома говорить на языке, которого он не понимает.
