Сева внимательно слушал монолог расстриги, вспоминая полковника Сергеева, генерала Сирина и прочих борцов с пироговской тиранией. Всё, сказанное отцом Валентином, он многократно слышал и обдумывал сам, но рассказывать в ответ свои истории не стал. Оглянувшись вокруг и убедившись, что никого рядом нет, он остановился и, пряча глаза, скороговоркой попрощался с навязчивым собеседником: «Очень интересно, отец Валентин, но мне уже пора к себе, надо срочно диктовать репортаж!».
…На самом деле, репортаж диктовать он не собирался. Просто захотелось посидеть одному и подумать. Странное дело: вся эта неприглядная история с крушением России действительно обошлась без единого красивого эпизода. Никто не отстреливался до последнего патрона, не воевал, не отбивался, не уходил партизанить в леса. Всё как-то тихо случилось. Кто-то где-то что-то пытался сделать, но это были единичные случаи сомнительного и бесполезного в практическом смысле упрямства на фоне тотального бессилия и равнодушия. Как пишут историки, в Константинополе перед его последним падением многие жители открыто предпочитали турок своему императору. Впрочем, Константин Последний погиб нехарактерной для других последних императоров смертью: вроде как до последнего сражался, и нашли его в горе трупов, опознав по красным сапожкам… Ненавистный католик Джустиниани тоже дрался, но вовремя успел убежать, предоставив любящим политические разговоры ромеям обсуждать своё будущее с турецкими товарищами. С другой стороны, формальный конец Римской империи в 476 году производит ещё более странное впечатление: ни героев, ни титанов, ни какого-либо экшна. Какой-то малолетний и никчемный Ромул Августул, который тихо императорствует в Равенне, какой-то Юлий Непот, который тоже считается императором в некоторых кругах, в Константинополе и Галлии… Великая империя растворяется в мороке безвременья - и ни одной героической попытки что-то изменить! И вот нелепый итог - германец Одоакр приезжает во дворец и сообщает перепуганному Ромулу, что папаша его, главнокомандующий Орест, убит, а он больше не император. У парня отняли корону и прочие регалии, отослав их для сохранности в Константинополь, а низложенного Ромула - на бывшую виллу Лукулла в солнечную Кампанию. Такой вот конец империи. Интересно было бы с этим Ромулом поговорить, хотя очевидно, что ничего умного он бы не сказал: в этом смысле он напоминал последнего президента Федерации, который после отставки вёл затворнический образ жизни где-то в южной Европе, старательно избегая возможности хоть как-то объясниться со своими бывшими избирателями.
В каком-то смысле, Россия скончалась дважды - сначала по-римски, то есть тихо и как-то буднично, когда миротворцы за несколько дней вошли в Москву и упразднили Федерацию. А второй раз разыгрывается какой-то византийский сценарий. Впрочем, если господин Пирогов хочет устроить в Москве оборону Константинополя - это только превратит конец пироговщины в кровавый боевик в стиле Болливуда. Да и надеяться ему не на что, никакого Джустиниани с самого начала не просматривалось.
Впрочем, аналогии с Византией страшны в том смысле, что конец её в любом случае был печален и, равняясь на неё, Россия обрекала на печальный конец и себя. Да, в 1214 году европейские рыцари захватили Константинополь учредили в нём Латинскую империю. Но нашлись отважные люди, возродившие было империю, но… В итоге всё кончилось плохо, второе падение было окончательным. Хотя, конечно, Пирогову далеко и до Палеологов. Впрочем, вся логика русской истории ведёт к тому, что кончится всё буднично и по самому спокойному сценарию. Без красивых спецэффектов. Как всегда.
Пирогов сел в лимузин и тяжело вздохнув, сказал: «Едем отдыхать». Секретарь углубился в свой коммуникатор, а сидящий рядом с водителем охранник не оборачиваясь произнес команду: «Объект 118». Владимир Егорович включил коммуникатор и нажал две кнопки, усталым голосом сказал: «Тигран Борисович, сейчас за вами заедут… да», а потом обратился к секретарю: «Распорядись, пусть его привезут ко мне… Ну куда меня там сейчас везут, туда и его пусть». На лице секретаря отразилась мучительная борьба эмоций: «Владимир Егорович, это опасно. Нельзя так светиться… Да и вообще». Пирогов тяжело вздохнул и, потерев усталые глаза, произнес твёрдо и жестко: «Делай, что говорят!».
…Вечер застал Владимира Егоровича в его новом пристанище. Очевидно, до всех событий, это был чей-то кабинет, но назначение всего здания понять было трудно: то ли клуб, то ли ресторан, то ли ещё что-то. Для ночевки ему приготовили уютную комнату с мягким диваном, а прямо перед ней располагалась достаточно просторная комната с большим столом и удобными полукреслами вокруг него. Стены были оббиты узорчатым красноватым материалом, а в одном из углов располагался симпатичный камин. «Приятное местечко… Спокойное!». Владимир Егорович хотел пойти принять ванну, когда ему сообщили о прибытии Тиграна Назояна.
С этим самым Назояном Владимир Егорович познакомился совершенно случайно. В первые недели нахождения в Москве, когда эйфория ещё не улеглась и каждый день шли какие-то банкеты и праздничные мероприятия с участием оставшейся ещё в Москве тусовки (впрочем, все эти люди покинули Москву при первых признаках ухудшения ситуации, и сейчас эти восторженные дамы и господа где-то, должно быть, пили шампанское с европейскими офицерами за «освобождение Москвы»), к нему подошла знакомиться роскошная женщина.
Как потом выяснилось, была она вдовой одного магната докризисных ещё времен. Магнат был гораздо старше очаровательной Кристины и умер от инфаркта в самый разгар Кризиса, когда в несколько дней из миллиардера стал миллионером. Кристине же Павловне, как звали его супругу, оставшихся миллионов вполне хватало на приятную жизнь в бурлящей Москве, где она завела некое подобие салона. В этом салоне, как высокопарно писалось на его сайте, «продолжались традиции светской жизни главного города России» и бывали высокопоставленные ооновцы и даже сам д’Оливейру. После смены власти Кристина Павловна стала самой пылкой сторонницей «возрождения России», о чём и подошла сообщить Пирогову. Владимир Егорович на следующий день выкроил время для визита в её салон. После недолгой светской беседы она увела его вглубь дома и они стали любовниками.
…Владимир Егорович никогда раньше не встречал такой шикарной и ухоженной женщины. Её можно было бы назвать светской дамой, но на это словосочетание у Владимира Егоровича образовалась аллергия во время последнего этапа его предпутчевой карьеры. Имея высокий чин, он волей-неволей привлекался к светской жизни новой русской столицы и там вдоволь насмотрелся на светских дам Русской республики, как они сами себя именовали.
