Проблема в том, что, какой бы прием ты не выбрал, тренер может легко его предугадать, потому что именно он тебя ему и научил. Придумать что-то на ходу не так легко: никто тебе не даст на это времени, да и движения уже заучены до автоматизма. Так что когда Гудвин начинал движение "А", Фрэю ничего не оставалось как досказать "Б" в ответ.
Мой друг сделал выпад, и его клинок встретился с чужим с такой силой, что удар чуть не вывернул ему запястье. Еще немного – и полетят искры. Фрэй попытался ударить свободной рукой, чтобы не дать противнику буквально выдавить из руки клинок, но наткнулся на заранее выставленный блок. Гудвин предпочел поставить под удар предплечье, чем отступить. Он увеличил нажим на свое "мачете", и лезвие противным скрежетом продолжило свое движение к рукояти клинка ученика, на которой не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало гарду.
Я чувствовал Гудвина довольно четко: он не собирался калечить Фрэя, но это не значит, что он не мог его порезать достаточно серьезно, чтобы поставить на место. Мой друг этого знать не мог. Он видел серьезно-настроенное лицо напротив и, сопоставляя его со своей собственной манерой всегда доводить начатое до конца (особенно если дело касается соперничества за первенство), вполне мог заподозрить, что поединок слишком далек от тренировочного. Так и есть: Фрэй выпустил клинок, расценив это как меньшее из зол перед угрозой расстаться с кистью руки. Казалось, лезвие вот-вот с железным лязгом застучит по полу, но Гудвин поймал его в воздухе второй рукой. Тренер улыбнулся, а улыбался он редко.
Фрэй внешне был спокоен, но внутренне дрожал от какого-то сильного чувства. Сложно было сказать, была то ненависть, горечь поражения, бессилие или что-то еще. Для тех, кто всегда стремится быть впереди, поражение – почти что маленькая смерть. К счастью или к несчастью, его гордость умерла уже давно, и он все еще держал себя в руках.
– Если этого не достаточно, – сказал Гудвин, улыбаясь, – то давай попробуем наоборот.
Тренер слаженным движением кинул оба ножа Фрэю. Тот поймал их, и на этот раз оставшись при прежнем количестве пальцев. Некоторое время он оглядывал клинки, как бы размышляя, стоит ли принимать подачку. Но, как я уже говорил, мой друг никогда не был приверженцем честного боя, если дело касалось важных для него вещей. Фрэй прокрутил клинки в руках, заставив каждый описать по сверкающей дуге, а одновременно с этим разминая запястья.
Может быть, со стороны ситуация и виделась иначе, но я чувствовал скрытую снисходительную усмешку Гудвина. Ее не было на губах – она была глубоко внутри него – но это совершенно определенно говорило об исходе поединка, с двумя ножами будет ученик или со всей оружейной коллекцией, что есть на складе.
Наконец, ощутив оружие как следует, Фрэй сделал атакующий выпад сначала левой рукой, затем правой – оба лезвия прорезали воздух. Гудвин оказался сбоку и ударил ученика по локтю, видимо попав по какому-то нерву, потому что рука того непроизвольно разжалась и выронила нож. Мой друг не растерялся: мгновенно отскочил, наподдав ногой по упавшему оружию, чтобы оно отлетело в дальний конец склада и не досталось противнику. В конце концов, он не привык вести двуручный бой, и с одним ножом ему будет гораздо удобнее, хотя не думаю, что учитель стал бы подбирать упавший нож. Фрэй снова атаковал – оборона не его стиль – ножом, одновременно кулаком. Лезвие попало в капкан ладоней Гудвина, от удара же он уклонился и, резко перехватив Фрэя за оба запястья, с силой развернул так, что мой друг оказался внутри узла своих собственных рук. Сжимаемое лезвие опасно упиралось ему в бок, норовя прорезать футболку и добраться до кожи. Он попробовал лягнуть Гудвина ногой, но в таком спеленатом состоянии, любое движение грозило вспоротым брюхом.
На удивление, прежде чем Фрэй сам бросил нож, тренер снова раскрутил его, но в обратном направлении, так что они оба вдруг стали напоминать мне балетных танцоров, и, освободив от своего захвата, толкнул от себя подальше:
– Попробуем еще раз, но он будет последним.
Мой друг стиснул зубы. По правде говоря, он, наверно, давно уже был готов признать главенство и правоту Гудвина, но когда еще получишь такой урок? А уроки Фрэй коллекционировал словно какой-то маньяк, невзирая на то, что каждый раз они грозили оставить отметины на его шкуре.
Дальнейшее было больше похоже на игру: все, что оставалось ученику – это только всеми правдами и неправдами попытаться не дать тренеру выбить из своих рук второй клинок, потому что тогда поединок точно будет окончен. Окончен бесславно и без всяких оговорок. Фрэя хватило ровно на две минуты, когда лезвие заскользило по полу за своим парным собратом.
На складе повисла тишина. Казалось, что все присутствующие только и следили за поединком, побросав свои дела. Я не мог даже предположить, как отреагирует Фрэй на такой исход дела, или как отреагируют все остальные.
Но мой друг только лишь полушутливо-полусерьезно поклонился Гудвину, и спокойно, как ни в чем не бывало подняв клинки, протянул их тренеру рукоятями вперед, признавая полное поражение и подчинение. Если что и бушевало у него внутри, то наружу оно не пробивалось. Затем он также молча развернулся и вышел, сделав жест своим боевикам, и за ним со склада вышли все те, кого там не должно было быть. Но я знал, что они еще вернутся, и Гудвин тоже это знал. Вот только вести себя здесь как хозяева жизни они уже вряд ли осмелятся.
Когда все лишние люди ушли, зал стал казаться огромным, пустым и почему-то зловещим. В установившейся тишине я отчетливо услышал, как с шуршанием ползет по полу кнут Большого Ко.
– Давно пора было поставить этого ублюдка на место, – кончик кнута свернулся кольцом около моих ног. – Только зря ты не оставил на нем еще парочку шрамов. Глядишь – дольше бы запомнил.
– У каждого свои методы, – Гудвин не поднял головы, убирая ножи в чехлы.
– Отлично, у меня тоже, – тяжелая черная ладонь Кобальта, словно выточенная из старого сгоревшего дерева, легла на мое плечо, а затем ее толстые пальцы сжались, сминая воротник куртки. – Пойдем со мной, сопляк. Ты тоже что-то здесь задержался.
– Оставь его! – Гудвин вскинулся с неожиданной даже для меня горячностью.
– Брось, ты тоже знаешь, что этого мальца пора сливать – он только занимает место у кормушки. У меня тоже свои методы, Гудвин.
И он потащил меня в центр зала, словно пыльный мешок. Я все еще слышал шипящий звук кнута, волочащегося за ним. "Кажется, сейчас эта змейка напьется крови", – отстраненно и безнадежно пришла в голову мысль.
Пожалуй, теперь точно все. Рядом не было никого, кто мог бы мне помочь. Получается, что несмотря на то, что я сам себя все время считал одиночкой, оторванным от других. Именно в тот момент, когда я действительно остался один, моей жалкой жизни придет конец. Никогда еще Большой Ко не казался мне таким огромным, таким черным, словно вся тьма мира сконцентрировалась в одном человеке, и никогда еще за его синеватыми белками глаз я не чувствовал такой жажды крови.
